Лобысевич Петр Павлович
Басни
Ночною темнотой блестящи червяки,
В отличье от других
Прозванны Светляки,
Собравшись на кустах растений,
Имели много рассуждений
О превосходстве рода их,
Что в темноте они блистают
И ярки вдаль лучи бросают.
Один из Светляков, декан,
Вещал: “Наш блеск не есть обман,
А незаимственно от света отраженье;
Так, следственно, происхожденье
От звезд имеем мы,
Чтоб тварей озарять средь тьмы”.
Услыша то педантско положенье,
Лесной Сверчок
Велеречивому сказал декану:
“О лучезарный червячок!
Про вашей светлости рожденье
Я знаю, но вещать не стану.
Мгновенно ты блестишь, и вмиг тебя как нет!
На что ж возносишься до светлых вечно звезд?”
Подобны Светляку деканы
Адамовых детей в кругу;
Слагая в томах чепуху,
В системах выдают туманы
И так теорию высоко занесут,
Что к цели от нее никак не доползут.
Другой, неверствуя, уверить всех стремится,
Смеется истине, чтоб соблазнить людей,
А свет преострому уму дивится
Того, кем писан “Кум Матвей”.
Пусть слаб суждением своим простосердечный,
Но вникнуть в то нельзя, что скрыл творец предвечный.
<1816>
Медведь, попавшийся в ученье у людей,
Учителем лишен был с пальцами когтей,
Который выдергал ему и зубы;
Потом, продернувши колечко с цепью в губы,
Лесного жителя легко мог просвещать:
Ходить на двух, вертеться, танцевать,
Протягивать по слову лапу,
Скидать и надевать профессорову шляпу,
Стоять с дубинкой на часах,
Поджав живот и выпятивши груди,
Уметь кувыркаться вразмах
И многому, чему умеют люди.
В три года Мишка просветился;
Однак всегда постился,
Имея стол простой:
То хлеб, то месиво с водой.
Такое в жизни принужденье
Постылым сделало ученье;
Итак, задумав в добрый час,
С ущербом губ от цепи свободился,
С лицеем распростясь, сам в лес пустился
И от профессорских навек сокрылся глаз.
Но без зубов и без когтей
Живиться в лесе трудно,
И пропитанье очень скудно
От муравьев и желудей;
Так Мишеньке судьба велела
Век горе горевать
И более не пировать.
Лиса, пронюхав то, с вопросом подоспела:
“Что это, милый гость, сосед мой дорогой!
Я удивляюся твоему поведенью,
Что, пристрастясь к сухояденью,
Проходит месяц уж другой,
Ты не пускаешься на лов искать добычи;
Конечно, ваша честь не любит кушать дичи?”
— “О, так, голубушка! — наш постник отвечал.–
Я много о судьбе животных размышлял
И, разум мой вперя в познания высоки,
Постигнуть не могу, как звери толь жестоки,
Что и зверей могут терзать;
Что в угождение Мамону
Не внемлют благости закону,
Друг друга алчут пожирать.
Я — филоскот,
Люблю подобных мне из самых нижних
И не хочу, чтоб мой живот
Был гробом ближних”.
Лиса с улыбкою на то сказала:
“О истинный мудрец, звериный Пифагор!
В восторг привел меня ваш умный разговор!
О филоскотии еще я не слыхала;
А вы учились ей, конечно, у людей,
Когда лишилися кусалков и когтей?”
И злые престают быть злыми,
Когда не могут быть такими.
Пафнутьич нынече святошею живет,
Душою не кривит и взяток не берет,
И ненавидит сам подьячески мытарства
С тех пор, как удален навек от секретарства.
<1816>
Товарища узря на виселице, Вор
Сказал: “Теперь с нескромностью своею
Живи меж небом и землею
И в горняя вперяй свой взор,
Болтаяся в эфире;
А я помаюся
Еще в подлунном мире
И постараюся
От простофиль здесь поживляться.
Всего вернее запираться,
Когда нет и улик:
Тебя тянули ль за язык?
Теперь виси ты с покаяньем.
А я так не сказал того, что ведал в-точь,
Отделался незнаньем.
Прощай! Уже настала ночь”.
Еще он речи не скончал,
Как шнур, на коем Вор висел, порвался,
И Висельник как сноп подле его упал,
И краснобаю он ожившим показался.
И на него напал внезапный страх;
Ему уже мерещится в глазах,
Что Висельник за ним стремится
И в съезжу хочет с ним явиться.
Бежит, кричит: “Спасите! Вот здесь Вор,
Повешенный товарищ мой, сорвался,
Неведь за что ко мне он привязался!”
На крик как тут является дозор,
А он несет всё ту же ахинею;
И столько наболтал, что и его за шею
Спустя три дня туда ж взцепили
И в атмосфере поселили.
Мошенник в этот раз себя не оправдал:
Хотя и запирался,
Но тем не отыгрался
И, быв повешенным, не крал.
Когда кто обличен, к чему тогда признанье!
По смерти есть ли покаянье?
<1816>