Игрок
Какой-то господин зимою, на рассвете,
В наследственной карете
Рысцею из гостей катил к себе домой.
И вот как путь его довольно долго длился,
То он между зевков с своим седым слугой,
С Кузьмой, разговорился:
“Поверишь ли, Кузьма,” помещик тот сказал:
“Чтоб я когда скучал?
А ныне казус, ведь, такой со мной случился!”
“Что ж, сударь, или бал вам чем не полюбился?”
“Нет, бал-то ничего, да гости дураки.
Особенно-же те мне гуси надоели,
Которые со мной за картами сидели:
Понятья нет ни в чем, ну словно мужики,
А тоже ведь болваны
Одеты в модные во фраки, в сюртуки;
Кафтаны-б им носить, да смурые кафтаны!…
Ты вот, Кузьма, суди: что если бы продать
Теперь я вздумал эту
Старинную карету,
Мне сколько-б за нее не мало было взять?”
“Как барин?” “Так как есть, с упряжкой, с четвернею,
С форейтором и кучером Лукою.”
“Ну, в этом, сударь, я”,
Ответствовал Кузьма, поникнув головою:
Признаться, не судья;
А впрочем, папенька покойный ваш бывало
Не редко говорил,
Что тысячу в Москве ее он заплатил,
Что этаких карет в России очень мало.”
“Невежда ты, Кузьма!.. скотина, братец мой!
При папиньке был век, теперь настал другой.
Так видишь ли, осел, старинная карета
Лишь только смех и срам для нынешнего света.
При том же, дуралей,
Ведь с папенькиной смерти
Раз пять иль шесть ее у нас ломали черти;
Так ныне, верно, ей
Пять-сот цена большая.
Четверка-ж вороная
Уж стала так стара,
Что стоило-б ее давно колом со двора.
Но все таки, когда с форейтором, с упряжкой
И кучером Лукашкой,
Мы эту четверню хоть в пять положим сот,
Сочти-ко ты, вахлак, за сколько все пойдет?”
“Известно тысячу вы, сударь, насчитали.”
“А я,” господчик тот вскричал:
“Им за три тысячи все это проиграл!”
“Ну, ловко, сударь, их, признаться, вы поддели!”
Кузьма проговорил,
И с тем из глаз слезинку уронил
На воротник своей замасленной шинели!..
—-
На эту басенку похоже: у меня
Картежник есть родня.
Он верно скоро грош последний доканает,
Но все жену свою день каждый уверяет,
Что выгоднее всех он в стуколку играет!…
1865 года 4 ноября.