Максимы и афоризмы. В.О. Ключевский. Часть 8.

Видя невозможность перестроить русскую жизнь новыми законами и учреждениями, Екатерина хотела лучше настроить русскую мысль новыми идеями и стремлениями, предоставив ей самой перестраивать жизнь. Не решившись стать радикальной преобразовательницей государства, она хотела остаться воспитательницей народа. Потому, не трогая основ существующего порядка, она стала действовать на умы. Власть, оставаясь военно-полицейским стражем внешней безопасности и внутреннего благочиния, в ее руках стала еще проповедницей свободы и просвещения. Екатерина не стеснила пространства власти, но смягчила ее действие, приняв в руководство эти принципы, и тем сделала менее ощутительной ее беспредельность, ибо руководящие принципы власти казались ее пределами.
Екатерина не дала народу свободы и просвещения, потому что такие вещи не даются пожалованием, а приобретаются развитием и сознанием, зарабатываются собственным трудом, а не получаются даром, как милостыня. Но она дала умам почувствовать цену этих благ если не как основ общественного порядка, то по крайней мере как удобств частного, личного существования.
Узнав о смерти императора Николая I, Россия вздохнула свободнее. Это была одна из тех смертей, которые расширяют простор жизни.
Николай I предпринимал против рабства подпольную минную войну медленным потаенным подкопом: с начала царствования он учреждал один за другим шесть секретных и весьма секретных комитетов по крестьянскому вопросу. Словно хотели украсть крепостное право у дворян и подкинуть свободу крестьянам. Сановники, которых не в шутку считали государственными людьми, вроде министра внутренних дел Перовского, надеялись постепенным ограничением крепостного права довести дело до того, чтобы крестьянин стал свободным, прежде чем услышал бы слово «свобода».
Александру II досталось наследство, обремененное запоздалыми преобразовательными вопросами, давно просроченными обещаниями и недавними тяжкими утратами. Это была огромная полуевропейская и полуазиатская империя, еще недавно грозившая силой спасти Западную Европу от революции, а теперь потерявшая целое Черное море и отдавшая важнейшие плоды вековой политики Жилю Блазу 2 декабря,— империя с верховной властью, мало кем уважаемой, и всего менее ближайшими, довереннейшими слугами, с правящим классом, наполнявшим высшие учреждения людьми, мало знавшими элементы права и управления, с правительственным и судебным устройством, неспособным дать силу закону.
<…> Отношения между дворянством и крепостными крестьянами не были местным недугом, частичным поражением государственного организма. Крепостное право расстраивало весь этот организм, внося в него общий разлад невыясненных, пренебреженных или несоглашенных интересов. Люди того времени с умеренной долей наблюдательности без труда замечали, что главные силы государства: правительство, дворянство и народ — друг друга не знают, друг другу не доверяют и «друг против друга вооружаются оборонительно». Превращение государства в сдержанное междоусобие было (надобно надеяться) последним опытом крепостного самодержавия в деле государственного строительства.
Воображение и воля у него <Александра II> не шли дружно рядом, а вели постоянно взаимную борьбу, поочередно торжествуя друг над другом; когда обстоятельства побеждали мнительность, требуя быстрого решения, долго сдержанная воля проявлялась внезапным порывом.
Разум, правда, истина, свобода, религия — это не просто основы или правила политической и нравственной жизни, усвояемые сознанием и волей: это — мировые силы, или законы человеческого бытия, действующие, подобно законам природы, независимо от нашего к ним отношения.
Принципы <русских масонов> — просвещение и равенство. Цель — личное нравственное усовершенствование посредством добродеяния ближнему. Но конспирированная организация лож с символическими знаками каменщиков храма Соломонова, с молотками, каменщицкими фартуками, геометрическими эмблемами и т. п. пустяками. Они отличались от вольнодумцев морально-набожным настроением, но сходились с ними рационалистическим мышлением, выправленным на том же Вольтере, который ведь и сам был деист, а не безбожник, и притом деист довольно суеверный.
Случайно попав на престол с помощью вооруженной силы, Екатерина не считала ее достаточной опорой для своей власти. Она настолько вдумывалась в государственный механизм, чтобы понимать необходимость нравственной связи государя с подданными.
В наследственных монархиях доверие не народная награда хорошему правительству, а политический налог на совесть, повинность вроде подушной подати.
Шумные события, пестрота явлений с воцарения Екатерины II: вне — громкие победы, обширные завоевания, важные договоры; внутри — крупные учреждения, народные бунты, успехи науки и искусства. Наблюдатель чувствует себя на перевале. Необходимо следить за начавшимися процессами.
Царствование Екатерины показало, что в самодержавном порядке строгая централизация законодательной инициативы уживается с полным до безответственности обособлением местной исполнительной власти.
Царствовать для Екатерины было любительским делом, спортом, а не профессией, предуказываемой происхождением или законом. Поэтому для нее большим развлечением было пренебрежительно смотреть на профессиональных государей, которые по уши погрязли в свои предания, обычаи, церемонии.
<…> Как истая дилетантка власти, она щеголяла оригинальностью своих правительственных приемов.
Она постоянно должна была напрягаться, делать что- нибудь обращающее на себя внимание, важную реформу, издавать популярный закон. Перед ее глазами ходил обличитель, напоминавший ей о праве, законности, ею нарушенных, и недостаток права ей нужно было возмещать обилием дела, хотя бы показного.
Правление Екатерины — та же деспотия, только смягченная приемами, европейски прикрашенная законами, которые не исполнялись, и учреждениями, которыми распоряжались лица.
Государство как народный союз почерпает свою силу в народной мощи и растет вместе с нею, содействуя и ее росту,— таково первоначальное и естественное отношение между государством и народом. Но внешние опасности или неразумие высших органов государственной власти могут навязать народу непосильные тягости, поглощающие часть народного труда, необходимую для поддержания и развития производительных сил народа. Тогда сила чувства начинает развиваться в ущерб народной мощи, и, если народ вовремя не умеет выйти из такого положения, в государстве начинается разложение.
Правительство с поддерживающими его классами общества, развивая по необходимости усиленную деятельность, укрепляется в мысли, что оно и есть настоящее государство, расширяет свои полномочия насчет народной свободы, превращая его <народ> в страдательную тяглую массу, а на- 11 -3165 род, изнуряемый материально и уничтожаемый политически, теряет нравственную бодрость, замедляет темп своего движения, во всем отставая, и привыкает смотреть на свое государство как на неизбежное бедствие народной жизни. На остатки народных средств такое отгородившееся от народа государство может некоторое время обнаруживать значительную деятельность, особенно среди слабых соседей, расширять свою территорию и свой бюджет, являя призрачные могущества, но это корабль с расшатанными скрепами и снастями, неспособный выдержать бури в открытом море.
В связи с ходом образования государства стоит и характер внутренней борьбы. На Западе эта борьба социальная, между капиталом и трудом, предпринимателем и рабочим. Борьба идет там на экономической почве. У нас, напротив, она в основе своей политическая, идет между участниками управления и управляемыми, между службой и тяглом, властью и повинностью: правящие классы требуют корма за заслуги, будто бы ими оказываемые или их предками оказанные народу.
Иные считали и считают Павла душевнобольным человеком. Но это мнение только оправдывает непроста- тельное царствование, а не объясняет несчастного характера царя. Павел был просто нравственно ненормальный царь, а не душевнобольной человек. Душевная болезнь невменяема, как несчастие, а за ненормальный образ действий человек отвечает как за порок, до которого он сам довел себя по собственной вине. Вина Павла состояла в том, что он не хотел знать правил человеческого общежития, обязательных для всякого человека, на каком бы общественном посту ни стоял он. Эти правила все исходят из общего внушения рассудка, что все мы нуждаемся друг в друге и должны помогать один другому. От этого внушения может быть свободен только едва ли возможный в действительности человек, выросший в общении с дикими зверями, а не с людьми.
Сумасбродство Павла признают болезнью и тем как бы оправдывают его действия. Но тогда и глупость и жестокость — тоже болезни, не подлежащие ни юридической, ни нравственной ответственности. Тогда рядом с домами сумасшедших надобно строить такие же лечебницы для воров и всяких порочных людей.
Отцовская мелочность мысли, гатчинская распущенность, жажда запоздалой власти, антипатия к матери и ее и делам, озлобление против дворянства за обиды от его представителей и за опасения противодействия с его стороны и, наконец, фанфаронная преобразовательная самонадеянность — вот, кажется, все элементы его самодурства на почве дрянной природы, холодной и жестокой, мстительной, подозрительной и трусливой.
Александр I. Это был характер не особенно сложный, но довольно извилистый. Мысли и чувства, составлявшие его содержание, не отличались ни глубиной, ни обилием, но под давлением людей и обстоятельств они так разнообразно изгибались и перетасовывались, что нельзя было догадаться, как этот человек поступит в каждом данном случае. В молодости Лагарп и другие наставники внушили ему идеи и интересы, совсем непохожие на нравы и инстинкты одичалого придворного русского общества, среди которого он рос. Александр был настолько восприимчив, чтобы понять, насколько первые были лучше последних и выгоднее для успеха среди порядочных людей.
Попав в неожиданные обстоятельства, Александр легко соображал, как надо повести себя, чтобы показать другим и уверить самого себя, что давно предвидел и обдумал эти обстоятельства. Вникая в новые и умные для себя мысли умного собеседника, он старался показать ему, а еще более уверить себя, что это и его давние и задушевные мысли, как всякого порядочного человека. Вырвать уважение у других ему нужно было, чтобы уважение к себе поддерживать в себе самом. Свою темную для него душу он старался осветить самому себе чужим светом.
Редко идеи, принесенные на престол государем, при усвоении их менее, чем у императора Александра I, были соображены с насущными потребностями управляемой страны и так прямо отвечали на эти потребности. Император Александр вступил на престол с недоверием к людям и с великой верой в силу законов и учреждений как прочных регуляторов государственной жизни, и никогда со времени Петра Великого Россия больше, чем в начале XIX в., не нуждалась в законах и учреждениях, рассчитанных на прочное действие.
Первые советники императора Александра I могли бьггь англоманами, сочувствовать английским учреждениям. Но эти учреждения так органически выросли из местной исторической почвы, что не могли быть образцами для подражания: ими можно было любоваться, о них можно мечтать, но трудно их пересаживать. Учреждения Наполеона казались экзотичнее. В этом отношении они заместили в сознании русских людей французские идеи XVIII в. Мысли менялись, но метод мышления оставался прежний. Как эти идеи считались доступными, даже обязательными для всех умов, так и учреждения казались пригодными для всех государств, без различия местных исторических условий.
Император Александр I испытал на своей деятельности всю силу исторической закономерности, незримо направляющей дела человеческие и особенно тяжко чувствуемой в видимых ее нарушениях.
Отношение задуманного к исполненному сообщает эпохе императора Александра I особое значение в истории нашего государственного порядка. Этот порядок, складывавшийся бессознательным разумом исторической жизни, в начале XIX в. нуждался в освежении идеей, принципом, всего более нуждался в ясных и справедливых законах, в учреждениях, утвержденных такими законами на постоянных началах. Реформы, предпринятые императором Александром I, вносили в русскую государственную жизнь именно то, в чем она нуждалась, обещая полное ее обновление. Но независимо от своих собственных недостатков они встретили препятствия в неподготовленности умов, в косности понятий, в несоглашенности интересов, в недостатке пригодных исполнителей, во внешних затруднениях, в разнообразных исторических условиях русской жизни. По вине этих препятствий удались немногие из задуманных реформ; другие оказали слабое действие, иные были совсем оставлены. Никакая другая эпоха нашей истории так явственно не обнаружила сравнительную силу политической теории и исторически сложившейся жизни и не дала столько поучительных указаний для того, что можно назвать методикой реформы.
Император Александр I вынес из своей ранней молодости обильный запас отвлеченных политических идей и идеальных стремлений. Возвышенные сами по себе, эти идеи и стремления нуждались в практической разработке, которая облегчила бы их применение на деятельности, предстоявшей наследнику русского престола.
Павел — Александр I — Николай I. В этих трех царствованиях не ищите ошибок: их не было. Ошибается тот, кто хочет действовать правильно, но не умеет. Деятели этих царствований не хотели так действовать, потому что не знали и не хотели знать, в чем состоит правильная деятельность. Они знали свои побуждения, но не угадывали целей и были свободны от способности предвидеть результаты. Это были деятели, самоуверенной ощупью искавшие выхода из потемок, в какие они погрузили себя самих и свой народ, чтобы закрыться от света, который дал бы возможность народу разглядеть, кто они такие…
Александр был человек слабый и злой. Как слабый он подчинялся всякой силе, не чувствуя в себе никакой. Он боялся этой чужой силы и как злой человек ненавидел ее. Но как человек слабый он нуждался в опоре, искал человека, внушающего доверие, а его доверие скорее можно было приобрести преданностью лакея, чем привязанностью друга. Доверенного лакея он готов был даже любить по-своему за доставляемое им удовольствие презирать его безнаказанно — единственное удовольствие, какое мирит слабых и злых людей с их слабостью и злостью.
Едва ли какому государю приходилось испытывать такие быстрые повороты исторического колеса в ту и другую сторону, как это пришлось испытать в те годы русскому императору. Когда Наполеон сидел перед пылавшей Москвой, Александр собирался удалиться в Сибирь, отрастить себе бороду и питаться картофелем и черным хлебом, а через 1,5 года он в щегольском мундире верхом на своем светло-сером Эклипсе разъезжай без конвоя по улицам капитулировавшего Парижа, веселый, улыбающийся, грациозно отвечая на восторженные клики завоеванных им парижан и парижанок.
Мировые события неслись перед глазами императора Александра I таким порывистым вихрем, разнообразные впечатления ложились на его душу такой беспорядочной очередью, что заставляли его неустойчивую мысль усиленно искать, за что бы ухватиться в этой бурной качке, переживать множество совсем еще не испытанных ощущений, вскрывали в нем свойства, которые мало кто подозревал в нем дотоле, и всего меньше сам он.
С чувством пресыщенного величия и усталого великодушия, с болью неудавшихся надежд и обманных привязанностей, с едва теплившейся верой в юношеские идеалы, физически и нравственно утомленный тревогами последних трех лет, печального образа рыцарем ехал Александр из Вены в мае 1815 г. в Гейльбронн, чтобы там дождаться подвигавшейся к Рейну русской армии. Он чувствовал потребность в сильном мотиве, интересе, идее, наконец, просто в каком-нибудь чуде, которое помогло бы ему объединить столь разнородные ощущения, мысли, воспоминания в какое-либо цельное настроение, выйти из мучительной разноголосицы, какая ему слышалась в его душе. Как все впечатлительные люди, он легко поддавался действию эффектной обстановки, особенно с участием таинственного.
Павел погиб от придворной знати подобно азиатским деспотам. Либерализм его старшего сына — азиатская трусость, старавшаяся заслониться от этой старой екатерининской знати английски воспитанной либеральной знатной молодежью, потом сволочью вроде Аракчеева. Но о связи нравственной с русским обществом он, может быть, думал только в первые годы. 14 декабря показало и случайному царю, и придворной знати их общего врага — дворянскую, европейски образованную и пропитавшуюся в походах освободительными влияниями Запада гвардейскую офицерскую молодежь. Отсюда две тенденции нового царствования. Первая — обезвредить гвардию политически, сделав из нее со всей армией автоматический прибор для подавления внутренних массовых движений; здесь, а не в военно-балетном увлечении источник скотски бессмысленной фрунтовой выправки. Другая тенденция — вывести вольный дух в классах, доступных западным влияниям. С достижением обеих целей — возможность эксплуатировать непонятного и потому страшного зверя — народ. Двойной страх, вольного духа и народа, объединял династию и придворную знать в молчаливый заговор против России.
Николай I. Два обстоятельства оказали особенно сильное действие на характер царствования. Император Николай I не готовился и не желал царствовать. Принужденный царствовать, он шел к неожиданному и нежеланному престолу сквозь ряды мятежных войск. Первое обстоятельство не осталось без участия во взгляде императора на свою власть; вторым в значительной мере определился способ его правления. Он получил власть не обычным порядком прямого преемства от отца к старшему сыну, а от одного старшего брата мимо другого. Он и смотрел на нее как на чрезвычайное верховнослужебное поручение. Смута 14 декабря рассматривалась как тяжкое нарушение воинской дисциплины, происшедшее от ложного направления умов. Посему упрочение дисциплины и надежное воспитание умов должны были стать ближайшими и важнейшими внутренними задачами царствования. Расширяясь на все необъятное пространство действия русской верховной власти, эти задачи сообщили особое направление и законодательству эпохи.
Правление императора Николая I крепко держалось правила не вводить ничего нового, не упорядочив существующего и не подготовив умов к нововведению. Сдерживая преувеличенные ожидания одних и успокаивая преждевременные тревоги других, правительство объявляло, что все останется по-старому, и обдумывало перемены осторожно и молчаливо. Но боязнь огласки мешала и подготовке реформы, и подготовке умов к реформе.
Его образ действий выработался из мысли, что править хорошо — значит возможно туже натягивать бразды правления. Дома, в кругу близких, это был добрый хозяин, прямой и веселый человек, остроумный и умевший понимать (ценить) остроту, с развитыми эстетическими вкусами, почитатель Пушкина, любитель музыки и сам недурно певший довольно обработанным баритоном. Но в официальной деятельности он не любил ни цростоты, ни мягкости, думая, что то и другое роняет авторитет, распускает подчиненных. Здесь он являлся всегда твердой, даже суровой, властью. Первоначально это было не потребностью характера, не властолюбием, а делом расчета, правительственным приемом, но потом это стало привычной, невольной манерой.
Законодательство Николая I раздробило общий вопрос о крепостном праве на множество мелких казуистических задачек, и ни с одной из них не умели справиться, потому что решение одной требовало решения и остальных. Это правительство поступало с крепостным правом как лекарь, который для излечения больного, покрытого струпьями, стал бы припаривать и мазать каждый струп отдельно, не трогая до его излечения остальные. Видно, что дело законодательства и государственного управления было совсем не по плечу этому правительству генерал- адъютантов, привыкших к другому ремеслу.