Разбойник некогда хранить устав свой клялся,
Чтоб первым не спускать, кто б встречу ни попался:
Такой у них устав издревле положен.
Ан, первый был отец разбойником встречен.
Злодей не тронут был отцовыми слезами:
Как клятву ту прейти? А жить не всем с отцами.
Зарезал и потом отважно говорил:
“Душа дороже мне, как мне отец ни мил!”
<1755>
Брат был игрок; нельзя сестрице не крушиться,
И льзя ли унимать его ей укрепиться,
Когда он день и ночь без милости мотал?
Уж пол-имения ты, братец, проиграл,
Журила игрока сестра и вопрошала:
“Дождусь ли, чтоб тебе игра противна стала?”
Брат ей ответствовал: “Как станешь отставать,
Сестрица, от любви, закаюся играть,
И в постоянстве жить потом мы будем оба”.
Сестра ему на то: “Мотать тебе до гроба!”
<1755>
Клавина смолоду сияла красотою,
И многих молодцов она пленила тою,
Но как уже прошел сей век ея златой,
Она и в старости была всё в мысли той,
И что во младости хорошею казалась,
И, сморщася, всегда такою ж называлась,
За что ж ее никто хорошей не зовет?
И Нов-Город уж стар, а Новгород слывет.
<1756>
Ты очень ей любим, она в твоей вся воле,
Да только тридцать есть, которых любит боле.
<1756>
Она уже твоя, однако не навек:
Пока не встретится с ней кстати человек.
<1756>
Знай, тебе я непременна:
Не была тобою, и не буду пленна.
<1756>
За что неверною тебе я прослыла?
Я от рождения твоею не была.
<1756>
Коль мыслишь, я любовь свою к тебе скончала,
Так ищешь тут конца, где не было начала.
<1756>
Всем сердцем я люблю и вся горю, любя,
Да только не тебя.
<1756>
Милон на многи дни с женою разлучился,
Однако к ней еще проститься возвратился.
Она не чаяла при горести своей,
Что возвратится он опять так скоро к ней,
Хотя ей три часа казались за неделю,
И от тоски взяла другого на постелю.
Увидя гостя с ней, приезжий обомлел.
Жена вскричала: “Что ты, муж, оторопел?
Будь господин страстей и овладей собою;
Я телом только с ним, душа моя с тобою”.
<1756>
“Я обесчещена”, — пришла просить вдова.
Однако знал судья, кто просит такова.
“Чем?”– спрашивал ее.– “Сегодня у соседа, —
Ответствовала та, — случилася беседа.
Тут гостья на меня так грубо солгала:
Уж ты-де во вдовстве четырех родила”.
Судья ей говорил: “Плюнь на эту кручину;
Стал свет таков, всегда приложат половину”.
<1756>
Клеон при смерти был и был совсем готов
Пустить на. небо дух, в подземный тело ров.
Друзья его пред ним писание вещали
И царствие ему небесно обещали.
“Готов ли ты?” — “Готов, я к раю приступил…
На брата только я прошенья не скрепил”.
<1756>
Построил ныне ты пространный госпиталь,
Достойно то хвалы, того лишь только жаль, —
Кого ограбил ты, все в оном быть те льстятся,
Что, бедные, они в нем все не уместятся.
<1756>
Кто хвалит истину, достоин лютой казни;
Он в сердце к ближнему не чувствует приязни.
Какое в нем добро, коль так он хулит свет,
Хваля, чего нигде на полполушки нет?
<1756>
Ты смирен, мой жених, осанист и прекрасен,
Со всеми ты своим молчанием согласен.
Однако за тебя не выйду я вовек:
Ты статуя, а мне потребен человек.
<1756>
Не вознесемся мы великими чинами,
Когда сии чины не вознесутся нами.
Великий человек, великий господин,
Кто как ни думает, есть титул не один.
Великий господин — кто чин большой имеет,
Великий человек — кто много разумеет,
Локк не был господин великий в весь свой век,
Ни конь Калигулин — великий человек.
<1756>
Пеняешь ты мне, муж, тебе-де муж постыл,
А был-де в женихах тебе он очень мил.
С кем я спрягалася, в том вижу то ж приятство:
Я шла не за тебя, но за твое богатство.
<1756>
Ты туфли обругал, а их бояря носят,
Бояря на тебя отмщения в том просят,
Бояря иль паны. Зияет всякий пан,
Держа в руке большой венгерского стакан,
Пышит и дуется от ярости безмерной
И вопит: “Отомстим скоряй сей твари скверной,
Которая на наш восстать дерзнула сан
И нагло плевелы отважилася сеять.
Преступника в куски устав велит иссечь,
А тело после сжечь
И сей негодный прах по воздуху развеять”.
<1757>
Два были человека
В несчастии все дни плачевнейшего века.
Метались помощи искать по всем местам,
Куда ни бегали, теряли время там.
Потом отчаянье их день и ночь терзало,
На всё дерзало.
Один бежал,
Схватил кинжал,
Вручил он душу богу,
И сделав сам себе к спокойствию дорогу.
Другой мучение до гроба умножал,
И бога всякий час злословил и дрожал;
Страшася тартара, покаялся при смерти.
Скажите, коего из сих двух взяли черти?
<1759>
Нетрудно в мудреца безумца претворить,
Он вдруг начнет о всем разумно говорить:
Премудрость высшая в великом только чине.
Нося его овца, овца в златой овчине,
Когда воздастся честь Златого ей руна,
Тогда в премудрости прославится она.
<1759>
Нагнала бабушка пред свадьбой внучке скуку,
Рассказывая ей про свадебну науку.
Твердила: “Вытерпи, что ночь ни приключит.
Тебя опричь меня, мою любезну внуку,
При случае таком никто не поучит”.
А внучка мыслила, целуя бабку в руку:
“Уж эту, бабушка, я вытерпела муку!”
<1759>
Судьи приказных дел у нас не помечали,
Дьяки сей дар писать и взятки брать нашли,
Писать и брать они дворянство обучали,
Но мы учителей далеко превзошли!
<1759>
Кто в чем когда-нибудь молвою возвышен,
Достоинством прямым нимало украшен.
Не дивно: похвала и похуленье в воле,
А разум не у всех, — глупцов на свете боле.
<1759>
Пожалуй, не зови меня безверным боле
За то, что к вере я не причитаю врак;
Я верю божеству, покорен вышней воле
И верю я еще тому, что ты дурак.
<1759>
Котора лучше жизнь: в златой ли птичке клетке,
Иль на зеленой ветке?
Которые стихи приятнее текут?
Не те ль, которые приятностью влекут
И, шествуя в свободе,
В прекрасной простоте,
А не в сияющей притворной красоте,
Последуя природе,
Без бремени одежд, в прелестной наготе,
Не зная ни пустого звука,
Ни несогласна стука?
А к этому большой потребен смысл и труд.
Иль те, которые хоть разуму и дивны,
Но естеству противны?
Пузырь всегда пузырь, хоть пуст, хотя надут.
<1759>
Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтеньи меньше ног.
<1759>
Весь город я спрошу, спрошу и весь я двор:
Когда подьячему в казну исправно с году
Сто тысячей рублев сбирается доходу,
Честной ли человек подьячий тот иль вор?
<1759>