📑 Исторические анекдоты из жизни Русских замечательных людей. М. Г. Кривошлык. 1897 год

М. Г. КРИВОШЛЫК

. . . Думается, что подрастающему поколению не бесполезно будет ознакомиться с некоторыми чертами из жизни великих людей нашего дорогого Отечества. Подчас исторический анекдот дает верное и более ясное понятие о характере человека, чем обширное жизнеописание. Быть может, молодые читатели не без удовольствия прочтут эту книжку.

 

Царь Федор Алексеевич, сын Алексея Михайловича, умирая бездетным, не назначил себе наследника. Старший по нем брат Иоанн был слаб и физически, и умственно. Оставалось, как того желал и народ, “быть на царстве Петру Алексеевичу”, сыну от второй жены Алексея Михайловича. Но властью завладела сестра Иоанна, царевна Софья Алексеевна, а десятилетний Петр, несмотря на то, что был венчан вместе с братом Иоанном и назывался царем, был царем опальным. О воспитании его не заботились, и он был всецело предоставлен самому себе; но, будучи одарен всеми дарами природы, он сам нашел себе воспитателя и друга в лице женевского уроженца, Франца Лефорта.

Чтобы выучиться арифметике, геометрии, фортификации и артиллерии, Петр отыскал себе учителя, голландца Тиммермана. Прежние московские царевичи не получали научного образования, Петр — первым обратился за наукою к западным иностранцам. Заговор против его жизни не удался, Софья была принуждена удалиться в Новодевичий монастырь, и 12 сентября 1689 г. началось правление Петра, когда ему 17 лет. Здесь нельзя перечислить все славные деяния и реформы Петра, давшие ему прозвание Великого; скажем только, что он преобразовал и воспитал Россию по образцу западных государств и первый дал толчок к тому, чтобы она стала в настоящее время могущественною державою. В своих тяжелых трудах и заботах о своем государстве Петр не щадил себя и своего здоровья. Ему обязана своим возникновением наша столица Петербург, заложенная в 1703 году, 16 мая, на острове Луст-Эйланде, отнятом у шведов. Петр Великий был основателем русского военного флота и регулярной армии. Он скончался в Петербурге 28 января 1725 г.

* * *

У купца Сорокина родился сын; Петр Великий пожелал быть кумом. Назначен был день и час крестить, но приглашенный поп не явился. Петр велел позвать другого священника, а не явившегося велел Меньшикову позвать в воскресенье к царю.

Поп очень струсил.

— Пропал, матка, — сказал он жене.

— А то–то, поменьше бы бражничал!

— Да я думал, что Сорокин врет, что царь будет кумом.

— Ну, да что будет, то будет! А надо идти.

— Еще бы!

В воскресенье поп явился к царю.

— Ты отчего не явился к Сорокину крестить ребенка? — сказал царь грозно. — А?

— Занят был.

— Врешь! — вскричал Петр громовым голосом. — Пьянствовал! Меньшиков, отправить его в Соловки! Напиши об этом патриарху!

Поп упал на колени.

— Ваше Величество, помилуйте: жена, дети!

— А! Помилуйте — жена, дети — то-то!

Ну, слушай: ступай домой и в следующее воскресенье приди и отгадай мне три загадки: сколько верст от земли до неба? Чего я стою? Что думаю? Марш! Не отгадаешь — помилования не будет, отгадаешь — прощу!

В воскресенье поп Семен явился во дворец. Прежде надо сказать, что священник обращался ко всем знакомым, чтобы разгадали загадки, но никто не отгадал. Наконец, поп обратился к своему брату, дьякону Каллистрату. Тот подумал немного и сказал:

— Послушай, брат, когда тебе идти к царю? .

— В воскресенье, сегодня.

— В какой рясе ты был у царя?

— В новой голубой, атласной.

— Давай ее! — Поп достал, дьякон надел ее.

— Что ты делаешь?

— Иду к царю вместо тебя. Ты знаешь, что мы похожи друг на друга. Он примет меня за тебя. И дьякон отправился. Является к царю, который, по случаю праздничного дня, был окружен всеми придворными.

— А! — сказал Петр. — Отгадал?

— Точно так, Ваше Величество.

— Ну, сколько верст от земли до неба?

— 240.000 миллионов верст.

— Врешь!

— Никак нет, велите проверить.

— Ну, хорошо. Велю. А чего я стою?

— 29 сребреников.

— Так мало!?

— Больше не стоите, Ваше Величество. Спаситель, Царь небесный, был продан за 30 сребреников, а вы, царь земной, одним сребреником менее.

— Верно, — сказал Петр, смеясь. — А что я думаю, того не отгадаешь.

— Нет, отгадаю. Вы думаете, что я поп Семен, а я дьякон Каллистрат, его родной брат.

— Ну, молодец Каллистратушка! Напишите владыке, что я прошу его сейчас же посвятить Каллистрата во священники и назначить в дворцовую церковь!

* * *

Несколько стрельцов и два офицера их, Циклер и Соковнин, составили заговор с целью убить Петра I. Для исполнения своего замысла они сговорились зажечь два смежных дома в Москве, и, как государь являлся на всякий пожар, то решено было убить его в это время. Назначили день. В определенное время все заговорщики собрались в доме Соковнина. Но два стрельца-заговорщика, почувствовав боязнь и угрызение совести, отправились в Преображенское где обыкновенно жил Петр Великий, и открыли государю заговор, который намеревались исполнить в тот же день в полночь.

Петр Великий велел задержать доносителей и тотчас же написал записку к капитану Преображенского полка, Липунову, в которой приказал ему тайно собрать всю свою роту, в 11 часов ночи окружить дом Соковнина и захватить всех, кого он найдет там. Вечером государь, воображая, что назначил капитану в 10 часов, сам в 11-ом часу в одноколке, с одним только денщиком, поехал к дому Соковнина, куда и прибыл в половине одиннадцатого. С неустрашимостью вошел он в комнату, где сидели заговорщики, и сказал им, что, проезжая мимо и увидев в окнах свет, он подумал, что у хозяина гости, и решился зайти, выпить чего-нибудь с ними. Он сидел уже довольно долго, внутренне досадуя на капитана, который не исполнил его повеления.

Наконец, император услышал, что один стрелец сказал на ухо Соковнину: ” Не пора ли, брат?”. Соковнин, не желая, чтоб государь узнал о их заговоре, отвечал: “Нет, еще рано!”. Едва произнес он эти слова, как Петр вскочил со стула, и, ударив Соковнина кулаком в лицо, так что тот упал, воскликнул: “Если тебе не пора еще, мошенник, так мне пора! Возьмите, вяжите их!”. В эту самую минуту, ровно в 11 часов, капитан Липунов вошел со своею ротою. Государь, в первом гневе, ударил капитана в лицо, упрекая его, что он не пришел в назначенный час. Когда же Липунов представил записку его, государь сознался в своей ошибке, поцеловал капитана в лоб, назвал его честным и исправным

офицером и отдал ему под стражу связанных заговорщиков.

* * *

После Полтавской победы Петр I пригласил однажды пленных офицеров к своему столу и, при питии за здравие, сказал: ” Пью за здравие моих учителей в военном искусстве! ” Шведский фельдмаршал Рейншильд спросил при этом, кого он удостаивает таким названием. — “Вас, господа”. — ” В таком случае Ваше Величество очень неблагодарны, поступив так дурно со своими учителями”. Государю так понравился этот ответ, что он немедленно велел возвратить Рейншильду его шпагу.

* * *

Во время Шведской войны, в Петербурге, для большей осторожности, зимою через Неву ставились рогатки с Выборгской к Московской стороне.

Они охранялись часовыми, которым было приказано после вечерней зари не пропускать никого ни в Петербург, ни из Петербурга. Однажды Петр Великий был в театре, находившемся на Литейной, недалеко от дома кумы, генеральши Настасьи Васильевны Бобрищевой–Пушкиной. Она тоже была в театре и просила государя приехать к ней после представления на вечеринку, на что он и согласился. После спектакля Петр незаметно вышел из театра и с одним денщиком, в маленьких санях, заехал со стороны Охты к упомянутой куме. Подъехав к часовому, стоявшему близ Литейного двора с Московской стороны, и назвавшись петербургским купцом, запоздавшим на Охте, просил его пропустить.

— Не велено пропускать, — отвечал часовой. — Поезжай назад!

Государь предлагает ему рубль и, все прибавляя по стольку же, доходит до десяти рублей. Часовой, видя его упорство, сказал:

— Вижу, что ты человек добрый; так, пожалуйста, поезжай назад; буде же еще станешь упорствовать, то я или принужден буду тебя застрелить, или, выстрелив из ружья, дать знать гауптвахте, и тебя возьмут под караул, как шпиона.

Тогда государь поехал к часовому, стоявшему с Выборгской стороны, и снова, сказавшись купцом, просил пропустить. Этот часовой пропустил его за два рубля. Пробираясь по Неве к дому Бобрищевой–Пушкиной, государь попал в полынью и был едва выхвачен из нее денщиком, а лошадь сама выпрыгнула на лед. Петр приехал к куме весь мокрый. Увидя его в таком виде и услышав, что случилось, все присутствующие пришли в ужас.

— И зачем, батюшка, — пеняла государю хозяйка, — самому тебе так трудиться? Разве не мог ты послать для осмотра караулов кого-нибудь другого?

— Когда часовые могут изменять, то кто же лучше испытать–то может, как не я сам? — отвечал Петр.

На другой день состоялся приказ по полку: часового-изменника повесить, и, провертя два взятые им за пропуск рубля, навязать их ему на шею, а другого часового произвести в капралы и пожаловать десятью рублями, предложенными ему накануне.

* * *

Кум и денщик Петра Великого, Афанасий Данилович Татищев, неисполнением какого–то приказания сильно прогневал государя. Он велел наказать его за это батожьем перед окнами своего дворца. Офицер, которому поручено было исполнение экзекуции, приготовил барабанщиков, и виновный должен был сам явиться к ним. Но Татищев медлил идти и думал, авось гнев государя пройдет. Поэтому он тихонько пошел вокруг дворца. На дороге ему встретился писарь Его Величества, некто Замятин. У Татищева мелькнула блестящая мысль — поставить вместо себя Замятина.

— Куда ты запропастился? — сказал он ему. — Государь тебя уже несколько раз спрашивал и страшно на тебя гневается. Мне велено тебя сыскать. Пойдем скорее! — И повел его к барабанщикам.

В это время государь взглянул в окно и, сказав:

— Раздевайте! — отошел прочь.

Татищев, будто исполняя повеление государя, закричал солдатам, указывая на Замятина:

— Что ж вы стали? Принимайтесь!

Беднягу раздели, положили и начали исполнять приказание, а Татищев спрятался за угол.

Скоро Петру стало жаль Татищева. Выглянув из окна, он закричал:

— Полно! — и поехал в Адмиралтейство.

А проказник между тем отправился к Екатерине. Государыня выразила ему свое сожаление по поводу наказания и сказала:

— Как ты дерзок! Забываешь исполнять то, что приказывают.

Татищев, не входя в дальнейшее рассуждение, бросился ей в ноги.

— Помилуй, матушка, государыня! Заступи и спаси. Ведь секли то не меня, а подьячего Замятина.

— Как Замятина? — спросила государыня с беспокойством.

— Так, Замятина! Я, грешник, вместо себя подвел его.

— Что ты это наделал! Ведь нельзя, чтоб государь твоего обмана не узнал, он тебя засечет.

— О том-то я тебя и молю, всемилостивейшая государыня! Вступись за меня и отврати гнев его.

— Да как это случилось?

— Ведь под батожье то ложиться не весело, — отвечал Татищев, стоя на коленях, и рассказал всё, как было.

Государыня, пожуря его, обещалась похлопотать. К счастью, государь приехал с работ очень веселый. За обедом Екатерина заговорила о Татищеве и просила простить его.

— Дело уже кончено. Он наказан и гневу моему конец, — сказал Петр.

Надо заметить, что если Петр Великий говорил кому-нибудь: “Бог тебя простит”, — то этим уже всё забывалось, будто ничего и не было. Этих-то слов и добивалась государыня.

Немного погодя, она опять попросила, чтобы государь не гневался более на Татищева. Петр промолчал.

Она в третий раз заговорила о том же.

— Да отвяжись, пожалуйста, от меня! — сказал, наконец, царь. — Ну, Бог его простит.

Едва были произнесены эти слова, как Татищев уже обнимал колени Петру, который подтвердил свое прощение. Тогда Татищев признался, что сечен был не он, а Замятин, и в заключение прибавил:

— И ничто ему, подьячему-крючку.

Шутка эта, однако, не понравилась государю.

— Я тебе покажу, как надобно поступать с такими плутами, как ты! — сказал он, берясь за дубинку. Но тут Екатерина напомнила, что он уже именем Божьим простил виновного.

— Ну, быть так, — сказал государь, останавливаясь, и приказал рассказать, как было дело. Татищев чистосердечно не утаивая ничего, все рассказал. Призвали Замятина, и он подтвердил, что это правда.

— Ну, брат, — сказал государь, — -прости меня пожалуйста! Мне тебя очень жаль, а что делать? Пеняй на плута Татищева. Однако ж, я сего не забуду и зачту побои тебе вперед.

Впоследствии Петру Великому пришлось сдержать свое слово. Замятин попался в каком–то преступлении, за которое следовало жестокое наказание; но царь решил так, что де подсудимый и заслуживает казни, но так как он некогда понес наказание, то и заменить ему оное за нынешнее преступление.

Петр Великий, имея от роду всего 10 лет, составил в Москве из дворян регулярную роту, названную им потешною, в которой сам служил несколько времени барабанщиком, а потом, 12-ти лет, простым солдатом. После этих первых воинских упражнений, кораблестроение и мореплавание сделались любимым занятием Петра Великого. Неутомимый монарх служил во флоте как и в строевых сухопутных полках, наряду со своими подданными, начиная с низких степеней, дошел в морской службе до звания контр-адмирала. Раз очистилось при флоте вице-адмиральское место, на которое подлежало кого-нибудь произвести. Контр-адмирал Петр Алексеевич подал в адмиралтейскую коллегию просьбу, в которой описал свою прежнюю службу и просил назначения на освободившееся место. Коллегия, по внимательном рассмотрении дела, отдала свободную вакансию другому контр-адмиралу, который более Петра Алексеевича служил и более имел случаев отличиться. Петр Великий к этому поступку отнесся так:

— Члены коллегии судили справедливо и поступили, как должно. Если бы они были так подлы, что из искательства предпочли бы меня моему товарищу, то не остались бы без наказания.

Князь Федор Юрьевич Ромодановский, известный под названием Князя-Кесаря, заведывал Преображенским приказом. При своей страшной жестокости, изумлявшей самого Петра, этот человек был набожен и почитал Николая угодника. Раз, накануне Николина дня, один колодник, содержавшийся в приказе за убийство, объявил, что имеет сообщить князю нечто очень важное. Ромодановский велел привести к себе арестанта. Тот бросился в ноги и стал просить, чтобы его отпустили в деревню к родным — провести с ними последний раз праздник и проститься, так как, вероятно, его скоро казнят. Кесарь был озадачен такою неслыханною дерзостью.

— Да как ты смеешь просить об этом, злодей! — закричал, наконец, князь, придя в себя от изумления.

— Помилуй, отец мой! Святой Никола чудотворец воздаст тебе за это сторицею.

— Кто же будет за тебя порукою? — спросил уже смягчившись, князь Ромодановский.

— Сам святой угодник. Он не попустит мне солгать,– Начальник приказа задумался, потом заставил разбойника поклясться в том, что он непременно вернется, и затем отпустил его в деревню, которая находилась где-то недалеко от Москвы.

Враги князя тотчас же донесли об этом государю. Петр приехал к его кесарскому величеству и спрашивает:

— Правда ли, что ты отпустил разбойника?

— Отпустил, но только на пять дней, чтобы он простился с родными.

— Да как же ты мог это сделать и поверить злодею, что он вернется?

— Он дал мне в том порукою великого угодника Божия, который не попустит ему солгать.

— Но когда он мог убить человека, то что стоит ему солгать святому, и тем более, что он уличен в убийстве и знает, что будет казнен.

Но князь стоял на своем.

— Ну, дядя, смотри, чтоб не отвечать за него тебе, если он не будет в срок, — сказал государь.

В назначенный день преступник явился в приказ, благодарил князя и сказал, что теперь готов с радостью принять заслуженную казнь.

Обрадованный князь поехал к государю и доложил об этом. Петр удивился и потребовал к себе арестанта.

— Знаешь ли ты, что за убийство, совершенное тобою, ты должен быть казнен?

— Ведаю, надежа-царь.

— Как же, ведая, возвратился ты на верную смерть?

— Я дал в том порукою св. чудотворца Николая. К тому же я заслужил смертную казнь и приготовился к ней покаянием. Да если б я и вздумал бежать, то св. Николай не попустил бы мне того, и я рано или поздно был бы пойман и еще большую потерпел бы муку.

Петр всегда оказывал снисхождение, когда видел чистосердечное раскаяние, и прощал всех, кроме убийц; но на этот раз он так был тронут, что приказал заменить смертную казнь для этого преступника солдатскою службою в одном из сибирских полков.

* * *

Когда у Петра I родился сын, обрадованный государь немедленно послал своего генерал-адъютанта в крепость к обер-коменданту с приказанием возвестить народу эту радость пушечными выстрелами. Но так как перед тем отдан был приказ не пускать в крепость никого после пробития вечерней зори, то часовой, из новобранцев, остановил генерал-адъютанта.

— Поди прочь! Не велено никого пускать.

— Меня царь послал за важным делом.

— Я этого не знаю, а знаю только одно, что не велено мне никого пускать, и я тебя застрелю, ежели не отойдешь.

Нечего было делать: генерал-адъютант вернулся и доложил Петру.

Тот сам, как был в простом кафтане, без всяких отличий, идет в крепость и говорит солдату:

— Господин часовой, пусти меня.

— Не пущу.

— Я тебя прошу.

— Не пущу.

— Я приказываю.

— А я не слушаю.

— Да знаешь ли ты меня?

— Нет.

— Я государь твой!

— Не знаю, а я знаю то одно, что он же приказал никого не пускать.

— Да мне нужда есть.

— Ничего я слышать не хочу.

— Бог даровал мне сына, и я спешу обрадовать народ пушечными выстрелами.

— Наследника? Полно, правда ли?

— Правда, правда!

— А когда так, что за нужда: пусть хоть расстреляют меня завтра! Поди и сегодня же обрадуй народ сею вестью.

Государь приказывает коменданту сто одним выстрелом известить столицу о рождении сына; затем спешит в собор, где, при звоне колоколов, благодарит Бога за милость, а солдата жалует сержантом и десятью рублями.

* * *

Государь, точа человеческую фигуру на токарной машине, и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика своего Нартова:

— Каково точу я?

— Хорошо, — отвечал Нартов.

— Таково-то, Андрей! Кости точу я долотом изрядно,

а не могу обточить дубиной упрямцев.

* * *

Подле Гапсаля случилась одна очень характерная собственноручная расправа Петра Великого. 22 июня 1715 г. прибыл Петр I на галерах в Гапсаль и, осмотрев город, через Линден и Падис направился в Ревель. По пути объявил он дворянину Рамму, что будет обедать у него; дворянин ответил, что не желает этого посещения, но государь тем не менее прибыл к нему, собственноручно наказал его своею тростью и очень вкусно пообедал.

За едой и питьем царь очаровал приглашенного им к столу побитого хозяина, очаровал настолько, что при прощании Рамм просил подарить ему бившую его царскую трость.

Говорят, что вещественный документ этот и по сегодня хранится у потомков Рамма.

* * *

Петр Великий весьма любил и жаловал Ивана Михайловича Головина и послал его в Венецию учиться кораблестроению и итальянскому языку. Головин жил в Италии четыре года. По возвращении оттуда, Петр Великий, желая знать, чему выучился Головин, взял его с собою в адмиралтейство, повел его на корабельное строение и в мастерские и задавал ему вопросы. Оказалось, что Головин ничего не знает. Наконец, государь спросил:

— Выучился ли хотя по-итальянски? — Головин признался, что и этого сделал очень мало.

— Так что же ты делал?

— Всемилостивейший государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора. — Как ни вспыльчив был государь, но такая откровенность очень ему понравилась. Он дал ленивцу прозвище князя-баса и велел нарисовать его на картине сидящим за столом с трубкою в зубах, окруженного музыкальными инструментами, а под столом валяются металлические приборы. Петр Великий любил Головина за прямодушие, верность и ум и в шутку всегда называл его ученым человеком, знатоком корабельного искусства.

Петр Великий вздумал, по корабельному обычаю, купать небывавших еще в Каспийском море. Государь и себя не исключал при этом. За ним последовал и адмирал и прочие, хотя некоторые боялись, сидя на доске, трижды опускаться в воду.

Всего более вышла потеха при купании Ивана Михайловича Головина, которого Петр обыкновенно называл адмиралтейским басом. Государь стал сам его спускать и со смехом говорил:

— Опускается бас, чтобы похлебал каспийский квас!

* * *

Некто отставной мичман, будучи еще ребенком, представлен был Петру в числе дворян, присланных на службу. Царь открыл ему лоб, взглянул ему в лицо и сказал:

— Ну! Этот плох. Однако, записать его во флот. До мичманов, авось, дослужится.

Старик любил рассказывать этот анекдот и всегда прибавлял:

— Таков был пророк, что и в мичманы то попал я только при отставке!

Всем известны слова Петра Великого, когда представили ему двенадцатилетнего школьника Василия Тредьяковского.

— Вечный труженик!

Какой взгляд! Какая точность в определении! В самом деле, кто был Тредьяковский, как не вечный труженик?

Неблагодарных людей Петр Великий ненавидел и об них говаривал так:

“Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер: такой безобразит человечество”.

* * *

Стольник Желябужский впал в такое преступление, которое, по справедливости, заслужило публичное наказание и ссылку, к чему воинским судом и был он приговорен, и приговор тот был утвержден государем. Сын его, человек молодой и видный, узнавший о таковом приговоре, при выходе государя из дворца, пал к стопам его и со слезами возопил:

— Надежа-государь! Не дерзаю умолять тебя, меньше же негодовать на приговор, учиненный судом отцу моему, — зная, что оный правосуден, а прошу только из единого милосердия твоего: преступление отца и заслуженное им наказание перенести на меня. Он, при старости и слабости своей, наказания такого перенести не может, а я по молодости и крепости моей удобно снесу и заплачу тем за рождение свое. И таким образом, без нарушения правосудия твоего, спасу и мать мою, которая не может перенести столь горестного лишения мужа; малолетних же братьев и сестер избавлю от несносного сиротства и бесчестья всего нашего рода.

Государь, чувствительно тронутый таковой сыновнею нежностью, поднял его и, поцеловав, сказал:

— За рождение такого сына, как ты, прощаю твоего отца и возвращаю его семейству, а тебя жалую чином и местом его, надеясь, что исполнишь должность лучше, нежели отец твой.

* * *

Все в Петербурге знают о существовании Крюкова канала; прорыт он при Петре I. Назван он этим именем вот почему. Петр Великий, как покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял за границу несколько молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства.

Был в том числе послан за границу художник Никитин. Возвратившемуся в Россию Никитину приходилось весьма жутко, вследствие непонимания покупателями его картин. Когда узнал об этом Петр I, он посетил квартиру художника и предложил ему на другой день явиться во дворец с картинами. Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Две-три из них сейчас же были куплены за ничтожную сумму. Тогда Петр I объявил, что остальные картины продает с аукциона. Одна была куплена за двести рублей, другая за триста, дороже 400 руб. не продавали ни одной картины. Государь сказал:

— Ну, эту картину (последнюю) купит тот, кто меня больше любит.

— Даю пятьсот, — крикнул Меньшиков.

— Восемьсот, — крикнул Головин.

— Тысячу, — возразил Апраксин.

— Две, — перебивал Меньшиков.

— Две тысячи! — заорал Балакирев, присутствовавший на этом аукционе.

— Три тысячи! — закричал дородный Крюков, подрядчик, прорывавший канал в С.-Петербурге. Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал ему, что канал, прорываемый им в Петербурге, будет называться его именем.

* * *

При начале турецкой войны молдавский господарь, князь Кантемир, отдался под покровительство Великого Петра, и когда Петр, при заключении мира с турками, узнал, что визирь требует выдачи Кантемира, то сказал:

— Я лучше уступлю туркам землю до самого Курска, нежели соглашусь на это. Мне тогда еще останется надежда отданное опять завоевать; но не сдержать данного слова, значит — навсегда потерять веру и верность. Мы имеем своею собственностью одну только честь; отречься от нее — то же, что перестать быть государем.

* * *

В то самое время, когда Петр Первый с Меньшиковым, в 1700 году, намерен был с новоизбранным войском идти из Новгорода к Нарве и продолжать осаду этого города, получил он известие о несчастном поражении бывшей своей армии при Нарве, с потерей артиллерии и со взятием в полон многих генералов и полковников, и сетуя на себя, что при сем случае своею особою не присутствовал, мужественно печаль сию снес и сказал:

— Я знаю, что шведы нас еще несколько раз побеждать будут; но, наконец, научимся сим побивать их и мы.

Балакирев

Балакирев, любимый шут Петра I, известен тем, что своими шутками, не боясь гнева Петра, постоянно высказывал ему правду в глаза, и этим, можно сказать, благодетельствовал России; благодаря ему и его шуткам, открывалось царю много такого, что осталось бы в неизвестности.

Балакирева шутки были очень остры, и этот шут, как любимец Петра, сам терпеть не мог, чтобы над ним шутили, как над дураком, когда он сознавал в себе ума более, чем у многих. За шутками следовали острые и даже очень колкие замечания. Так, однажды за колкость Балакирева один из придворных вельмож сказал:

— Я тебя до смерти прибью, негодный!

Шут, испугавшись, прибежал к государю и сказал ему, что обещал ему придворный.

Царь ответил ему на то:

— Если он тебя убьет, я его велю повесить.

— Да я этого не желаю, Алексеич, а мне хотелось, чтобы ты его повесил, пока я жив, — ответил шут.

* * *

Один из придворных страшно страдал зубами; придворный этот был большой говорун. Вот он обратился к Балакиреву, не знает ли он средства, как унять боль.

— Знаю и причину, знаю и средство, — сказал в ответ Балакирев.

— Скажи, ради Бога.

— У тебя болят зубы оттого, что ты их очень часто колотишь языком — это причина.

— Оставь глупости, пожалуйста, говори, какое на это средство?

— А средство, — чаще спи и как можно более.

— Почему так?

— Потому что язык твой во время сна находится в покое и не тревожит зубов.

* * *

Один раз Петр Великий так был рассержен Балакиревым, что прогнал его совсем не только с глаз долой, но вон из отечества.

Балакирев повиновался и его долго не было видно.

По прошествии долгого времени, Петр, сидя у окна, вдруг видит, что Балакирев с женою едет в своей одноколке мимо самых его окон.

Государь, вспомнив о нем, рассердился за ослушание и, выскочив на крыльцо, закричал:

— Кто тебе позволил, негодяй, нарушать мой указ и опять показываться на моей земле?

Балакирев остановил лошадь и сказал:

— Ваше Величество! Лошади мои ходят по вашей земле, не спорю, так как вы и не лишали их отечества, а что касается меня с женой, то мы на своей земле.

— Это как так?

— Весьма просто и обыкновенно: извольте посмотреть, вот и свидетельство на покупку земли. — Балакирев при этом подал царю бумагу.

Государь засмеялся, когда увидел на дне одноколки с пуд земли, и, прочтя свидетельство на покупку шведской земли, простил Балакирева.

* * *

Государыне Екатерине I давно хотелось видеть жену Балакирева, и потому она не раз просила шута привести ее во дворец, но Балакирев все почему-то медлил исполнением воли императрицы. Однажды государь был очень скучен и сидел в своем кабинете; им овладевала хандра; входить в это время было нельзя и даже опасно. Балакирев, не зная на этот раз другого средства вывести государя из тяжелого положения, отправился к жене.

— Жена! Государыня тебя требует во дворец… скорей одевайся… царская одноколка у крыльца дожидается.

Жена Балакирева была очень удивлена этим предложением, она к тому же никогда не была во дворце; все это заставило ее поскорее одеться, чтобы не упустить случая представиться царице.

— Послушай, жена! Как только ты приедешь к царице, то не забывай, что она немного глуха, и потому не опасайся, говоря с нею, кричать; с нею все так говорят… Государыня на тех обижается, кто говорит с нею вполголоса, — она ничего разобрать не может. Жена Балакирева обещала слушаться совета мужа. Пришли во дворец; оставив жену в передней, Балакирев взялся сам доложить о своей жене.

— Ваше Величество! Я сегодня только вспомнил о том, что Вы приказали мне представить жену; сегодня я решился на это; но буду Вас просить, государыня, чтобы Вы говорили с ней как можно громче, потому что она чрезвычайно глуха. Не будет ли такой разговор для Вашего Величества обременителен?

— Нисколько! Что за беда! Я так рада.

Балакирев ввел к Екатерине свою жену, а сам, чтобы не изменить себе, вышел в другие комнаты.

Разговор между государыней и женой Балакирева начался. Государыня кричала громко, еще громче кричала жена Балакирева: казалось, обе хотели перекричать друг друга. Государь, услышав шум в других комнатах, наконец, так увлекся им, что, выйдя из задумчивости, пошел на голоса, чтобы узнать о причине.

Балакирев пошел навстречу императору.

— Что там за шум, Балакирев?

— Ничего, Алексеич, это наши жены между собою дружескую беседу ведут.

Но беседа эта разносилась по всем комнатам. Государь пошел в ту комнату и стал расспрашивать у Екатерины, что за крик. Вопрос был сделан обыкновенным голосом. Екатерина обыкновенным голосом отвечала, что причиною тому глухота жены Балакирева.

Жена Балакирева, слыша, что ее предполагают глухою, извинилась перед государыней, сказав, что ей муж приказал говорить громко по случаю глухоты императрицы и не велел жалеть легких.

Эта выходка рассмешила государя и государыню; припадок Петра прошел, и Балакирев, обратясь к жене, сказал:

— Ну, будет, накричалась… теперь говори своим голосом.

Однажды Петр Великий, интересуясь знать общественное мнение о новой столице, спросил Балакирева, какая молва народная ходит про новорожденный Петербург.

— Батюшка, царь-государь! – отвечал любимый шут. – С одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — ох!

Елизавета Петровна

Императрица Елизавета Петровна, дочь Петра Великого, вступила на престол 26-го ноября 1741 г. При ней произошла война со Швецией, окончившаяся в пользу русских, в 1743 г., миром в Або. Затем Россия, поддерживая Саксонию и Австрию, приняла участие в семилетней войне против Пруссии. При набожной императрице дарованы были некоторые льготы духовенству, и обращено особое внимание на религиозность народа; касательно войска придумано разделение России на 5 частей для сбора рекрут, которых брали из каждой части через пять лет. В 1754 г. учреждены государственные заемные банки для дворянства и купечества; уничтожены внутренние таможни и мелочные сборы; в 1755 г. основан в Москве университет и две гимназии при нем; в Петербурге и Москве учреждены повивальные школы; в 1757 г. последовало распоряжение о необходимости учредить академию художеств в Петербурге. Сподвижники ее царствования: граф Алексей Григорьевич Разумовский, графы Петр и Иван Ивановичи Шуваловы, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, Лесток, граф Апраксин и другие.

Императрица, скончалась 25 декабря 1761 г., на 53 году от рождения.

* * *

У императрицы Елизаветы Петровны был любимый стремянной, Гаврила Матвеевич Извольский, человек простой и прямодушный, которому она снисходительно позволяла говорить ей правду в глаза без обиняков. В одну из поездок императрицы на охоту, Извольский, ехавший около нее верхом, вынул из кармана березовую тавлинку, чтобы понюхать табаку. Увидев это, государыня сказала ему:

— Не стыдно ли тебе, Гаврила, нюхать из такой гадкой табакерки? Ты ведь царский стремянной.

— Да где же мне, матушка, взять хорошую? Не красть же стать, — отвечал Извольский.

— Добро, — промолвила императрица, — я тебе дарю золотую табакерку.

После этого прошло несколько месяцев, а Извольский не получил обещанного подарка.

Раз ему случилось быть во дворце и проходить мимо кучки придворных, которые в эту минуту говорили о справедливости. Он остановился, прислушался к спору и, не утерпев, сказал:

— Уж куда вам толковать о правде, когда и сама то царица не всегда говорит правду.

Эти слова, разумеется, были тотчас же переданы императрице, которая потребовала Извольского к себе.

— Я слышу, будто ты меня называешь несправедливой; скажи, пожалуйста, в чем я перед тобою несправедлива? — спросила она его.

— Как в чем? — смело возразил Извольский. — Обещала, матушка, золотую табакерку, да и до сих пор не сдержала слова.

— Ах! Виновата, забыла, — сказала императрица и, выйдя в спальню, вынесла оттуда серебряную вызолоченную табакерку.

Извольский взял табакерку, посмотрел и промолвил:

— Все-таки несправедлива, обещала золотую, а дала серебряную.

— Ну, подай же мне ее, я принесу тебе настоящую : золотую, — сказала императрица.

— Нет, матушка, пусть же эта останется у меня будничной, а пожалуй-ка мне, за вину свою, праздничную, — отвечал Извольский. Императрица рассмеялась и исполнила его желание.

* * *

В 1757 году императрица Елизавета, побуждаемая австрийским двором, решилась объявить войну королю прусскому Фридриху II и приказала канцлеру графу А.П. Бестужеву–Рюмину составить по этому поводу манифест. Когда последний был готов, и канцлер поднес его императрице, она взяла перо и, подписав первую букву своего имени Е, остановилась и о чем-то заговорила. В это время прилетевшая муха села на бумагу и, ползая по чернилам, испортила написанную букву. Императрица сочла это худым предзнаменованием и тотчас же уничтожила манифест. Канцлеру стоило много хлопот уговорить государыню, и то через несколько недель, подписать новое объявление войны.

Екатерина Великая

Екатерина Алексеевна, Великая, до замужества принцесса София-Августа-Фридерика Ангальт-Цербстская (родившаяся в Штетине 21 апреля 1726 года), приехала в Россию в 1745 г. и вышла замуж за наследника престола, сына Анны Петровны, герцога Шлезвиг-Голштинского,

Карла-Петра-Ульриха, который принял цравославие и назван Петром Федоровичем. Царствование Петра III было непродолжительно. При Екатерине Великой происходили войны с Турцией, окончившиеся присоединением к России Крыма и земли между реками Бугом и Днестром.

При Екатерине совершился раздел Польши и присоединение северо-западного и юго-западного края.

При Екатерине Великой Россия разделена была на губернии; произошло много преобразований в экономическом и политическом строе государства, многое было сделано и для народного образования.

После продолжительного и плодотворного царствования Екатерина II скончалась, 6 ноября 1796 года.

* * *

Графиня Браницкая, заметив, что Екатерина II, против обыкновения, нюхает табак левою рукою, пожелала узнать причину.

Екатерина ответила ей:

— Как царь-баба, часто даю целовать руку и нахожу непристойным всех душить табаком.

* * *

Один сенатский регистратор, по рассеянности, изорвал вместе с другими ненужными бумагами указ, подписанный императрицей. Заметив свою ошибку, он пришел в ужас и, в отчаянии, решился на довольно смелый поступок: он отправился в Царское Село, где находилась тогда императрица, забрался в дворцовый сад и, засев в кустах, с замиранием сердца ожидал появления государыни. Прошло несколько томительных часов, пока громкий лай двух ливреток возвестил несчастному чиновнику приближение Екатерины. Регистратор вышел из своей засады на дорожку и стал на колени.

— Что ты за человек? — спросила императрица.

— Я погибший, государыня, — отвечал он, — и только Вы одна можете спасти меня.

— В чем же состоит твое дело?

Регистратор подал ей разорванные куски указа и откровенно сознался в своей рассеянности и неосторожности.

— Ступай домой, — сказала императрица, — а завтра в этом месте и в этот же самый час ожидай меня.

На другой день, встретив чиновника, Екатерина подала ему новый, подписанный ею указ, и промолвила:

— Возьми, вот тебе другой указ; беда твоя миновала; отправляйся скорее в типографию, да смотри, никому не сказывай об этом происшествии, иначе тебе достанется от обер-прокурора.

* * *

Однажды, при обыкновенном выходе, представился ко двору генерал Федор Матвеевич Шестаков, служака времен Елизаветы Петровны, человек престарелый, но простой, и давно, а может быть, и никогда не бывший в столице. Разговаривая с ним, императрица Екатерина II к чему-то сказала:

— Я до сих пор вас не знала.

— И я, матушка, — отвечал он, — вас не знал.

На это она, едва удерживаясь от смеха, промолвила:

— Да как и знать меня, бедную вдову!..

* * *

Екатерина II обыкновенно вставала в 6 часов утра, и чтобы никого не беспокоить, зимою сама зажигала дрова в камине, потом садилась за письменный стол и занималась делами. Однажды, взглянув нечаянно в окно, выходившее на задний двор, она увидела старушку, которая гонялась за курицею и не могла поймать ее.

— Что это за старушка, и что это за курица? — спросила она, призвав дежурного камердинера, и послала узнать об этом. Ей принесли ответ:

— Государыня, эта бедная старушка ходила к своему внуку, который служит поваренком на придворной кухне. Он дал ей эту курицу, которая выскочила у нее из кулечка.

— Да этак, глупенький, он измучит свою бабушку. Ну, если она так бедна, — давать ей из моей кухни всякий день по курице, но битой.

Старушка до конца своей жизни пользовалась этою милостью Екатерины.

* * *

В один из торжественных дней, в которые Екатерина всенародно приносила в Казанском соборе моление и благодарение Господу Богу, небогатая дворянка, упавши на колени пред образом Божьей Матери, повергла пред ним бумагу. Императрица, удивленная таким необыкновенным действием, приказывает подать себе эту бумагу и что же видит? Жалобу Пресвятой Деве на несправедливое решение тяжбы, утвержденное Екатериной, которое повергает просительницу в совершенную бедность. “Владычица, — говорит она в своей жалобе, — просвети и вразуми благосердную нашу Монархиню, да судить суд правый”. Екатерина призывает просительнице через три дня явиться к ней во дворец. Между тем требует из сената ее дело и прочитывает его с великим вниманием.

Прошли три дня. Дама, принесшая жалобу Царице Небесной на царицу земную, является; ее вводят в кабинет; с трепетом приближается она к императрице.

— Вы правы, — говорит Екатерина, — я виновата, простите меня: один Бог совершен; и я, ведь, человек, но я поправлю мою ошибку! Имение ваше вам возвращается, а это (вручая ей драгоценный подарок) примите от меня и не помните огорчений, вам нанесенных.

Екатерина не терпела шутов, но держала около себя одну женщину, по имени Матрена Даниловна, которая жила во дворце на всем готовом, могла всегда входить к государыне, звала ее сестрицей и рассказывала о городских новостях и слухах.

Слова ее нередко принимались к сведению. Однажды Матрена Даниловна, питая почему-то неудовольствие на обер-полицмейстера Рылеева, начала отзываться о нем дурно.

— Знаешь ли сестрица, — говорила она императрице, — все им недовольны; уверяют, что он не чист на руку.

На другой день Екатерина, увидав Рылеева, сказала ему:

— Никита Иванович! Пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из зимних запасов твоих; право, сделай это, только не говори, что я присоветывала.

Рылеев не понимал, с каким намерением императрица давала ему этот совет, однако же отправил к шутихе несколько свиных туш, индеек, гусей и т.п. Все это было принято весьма благосклонно.

Через некоторое время императрица сама начала в присутствии Матрены Даниловны дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.

— Ах нет, сестрица, — отвечала Матрена Даниловна, — я перед ним виновата, ошиблась в нем: все твердят, что он человек добрый и бескорыстный.

— Да, да, — возразила царица с улыбкой, — тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу впредь быть осторожнее.

* * *

Марья Савишна Перекусихина рекомендовала Екатерине II одного человека в услугу, который и был принят ко двору.

Раз государыня гуляла в Царскосельском саду, взяв с собой этого человека. Найдя какого-то червяка, она взяла его на ладонь и дивилась, отчего он сделался вдруг недвижим, и всячески старалась оживить его. Она обратилась к человеку с вопросом: не знает ли он, как привести червяка в движение?

— Знаю, Ваше Величество, — отвечал тот, — стоит только… — и он плюнул на червяка.

В самом деле, червяк оживился, и слуга нисколько не догадывался, что сделал большое невежество. Императрица отерла руку, не показав ни малейшего неудовольствия, и они возвратились во дворец, как бы ничего не произошло особенного. Только после государыня заметила Марье Савишне, что она доставила ей прислугу не слишком вежливого.

* * *

Раз, не находя в своем бюро нужной бумаги, Екатерина позвала камердинера своего Попова и приказала всюду искать бумагу. Долго перебирали все кипы. Екатерина сердилась. Попов хладнокровно доказывал, что она сама куда-нибудь замешала бумагу, что никто у нее со стола не крадет, и что она напрасно на него сердится. Неудачные поиски и рассуждения камердинера привели императрицу в такой гнев, что она выгнала Попова из кабинета. Оставшись одна, она снова начала пересматривать каждый лист и, наконец, нашла нужную бумагу. Тогда государыня приказала позвать Попова; но он не пошел, говоря:

— Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.

— Досада моя прошла, — сказала Екатерина, — я более не сердита; уговорите его прийти.

Попов явился.

— Прости меня, Алексей Степанович, — ласково промолвила императрица, — я перед тобой виновата.

— Вы часто от торопливости на других нападаете, — угрюмо отвечал Попов. — Бог с вами, я на вас не сердит.

* * *

Рылеев, петербургский обер-полицмейстер, по окончании своего доклада о делах, доносит императрице, что он перехватил бумагу, в которой один молодой человек поносит имя Ее Величества.

— Подайте мне бумагу, — говорит она.

— Не могу, государыня: в ней такие выражения, которые и меня приводят в краску.

— Подайте, говорю я, — чего не может читать женщина, должна читать царица.

Развернула, читает бумагу, румянец выступает на ее лице, она ходит по залу, и гнев ее постепенно разгорается.

— Меня ли, ничтожный, дерзает так оскорблять? Разве он не знает, что его ждет, если я предам его власти законов?

Она продолжала ходить и говорить подобным образом, наконец, утихла. Рылеев осмелился прервать молчание.

— Какое будет решение Вашего Величества?

— Вот мое решение! — сказала она и бросила бумагу в огонь.

Суворов

Суворов в молодости получил образование, какое только тогда можно было получить, потому что отец, предназначая его, по слабости здоровья, к гражданской службе, заставлял учиться наукам и языкам. Чтение исторических книг развило в нем славолюбие и уяснило для него самого его призвание: он вступил в военную службу и 9 лет был простым солдатом. За этот промежуток времени он хорошо изучил военный быт, привычки, язык.

Правилами, которыми руководствовался он в своих военных распоряжениях, были: “Глазомер, быстрота и натиск” . Победы Суворова при Фокшанах и особенно при Рымнике (1789 г.), взятие Измаила, переход его через Альпы, С.-Готтар и т.д. — дали ему славу гения-полководца, которым смело гордится Россия, и доставили ему известность во всей Европе.

* * *

За обедом шел разговор о трудностях узнавать людей.

“Да, правда, — сказал Суворов, — только Петру Великому предоставлена была великая тайна выбирать людей: взглянул на солдата Румянцева, и он офицер, посол, вельможа; а тот за это отблагодарил Россию сыном своим, Задунайским”.

“Вот мои мысли о людях: вывеска дураков– гордость; людей посредственного ума — подлость; а человека истинных достоинств – возвышенность чувств, прикрытая скромностью”.

* * *

Суворов любил все русское, внушал любовь к родине и нередко повторял: “Горжусь, что я россиянин!”. Не нравилось ему, если кто тщательно старался подражать французам, подобного франта он спрашивал:

“Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?”

* * *

Об одном русском вельможе говорили, что он не умеет писать по-русски.

“Стыдно, — сказал Суворов, — но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски”.

* * *

При вступлении войск наших в Варшаву, Суворов отдал приказ:

“У генерала Н.Н………… взять позлащенную его карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину сидеть напротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении”.

Надобно знать, что хозяин кареты слыл говоруном.

* * *

Помощником Суворова при построении крепостей в Финляндии был инженер генерал–майор Прево де Люмиан. А известно, что Суворов, если полюбил кого, то непременно называл по имени и отчеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Ивана не имели; но это прозвище так усвоилось генералу Прево де Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе не назывался как Иваном Ивановичем.

* * *

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчинение называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера, с известием о взятии Корфу, спросил он:

— Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают; ему шепнули, что об Ушакове; он, как будто очнувшись, сказал:

— Ах! Да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

— Возьми к себе свое фон; раздавай, кому хочешь; победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! — вскричал Суворов с гневом.

Один офицер, впрочем, достойный, нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и изъявил ему сердечное сожаление, что имеет одного сильного злодея, который ему много, много вредит. Офицер начал спрашивать, не такой ли НН? “Нет”, — отвечал Суворов. Не такой ли — граф Б? Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему тихонько:

“Высунь язык”. — и когда офицер это исполнил, Суворов таинственно сказал ему: “Вот твой враг”.

* * *

Однажды среди разговоров с Растопчиным, и когда тот — по собственному уверению — обратился весь в слух и внимание, Суворов вдруг остановился и запел петухом.

— Как это можно! — с негодованием воскликнул Растопчин.

— Поживи с мое — запоешь и курицей! — отвечал Суворов.

Разговаривая о музыке, один генерал делал свои замечания, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды.

“Нет, — отвечал Суворов, — музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет его шаг; по ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с распущенными знаменами и с громогласною музыкою взял я Измаил!”

* * *

Однажды Суворов, разговорясь о самом себе, спросил всех, у него бывших:

“Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, придворные надо мною смеялись. Я шутками говорил правду, подобно Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков”.

* * *

Один генерал любил говорить о газетах и беспрестанно повторял: в газетах пишут; по последним газетам и т.д.

Суворов на это возразил:

“Жалок тот полководец, который по газетам видит войну. Есть и другие веши, которые знать ему надобно, и о которых там не печатают”.

* * *

Милостью и ласкою император Павел I как будто хотел наградить Суворова за перетерпенные им страдания. Он сам надел на него цепь ордена святого Ионна Иерусалимского большого креста.

“Боже! Спаси царя!” — воскликнул Суворов. “Тебе спасать царей! — сказал император.

* * *

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П.Х. Обольянов — любимец императора Павла I и застал его прыгающим через чемоданы и разные дорожные веши, которые туда укладывали.

” Учусь прыгать, — сказал Суворов. — Ведь в Италию-то прыгнуть — ой, ой, велик прыжок, научиться надобно!”

* * *

Суворову была прислана бумага, в которой излагали! правила для руководства в военных операциях. В бумаге этой беспрестанно встречались ненавистные ему слов; предполагается, может быть, кажется и проч. Не дождавшись, чтобы секретарь кончил чтение этой бумаги, Суворов вырывает ее, и, бросив, сказал:

“Знаешь ли, что это значит? Это школьники с учителем своим делают и повторяют опыты над гальванизмом Все им “кажется”, все они ” предполагают” , все для них ” может быть”. А гальванизма не знают и никогда не узнают. Нет, я не намерен таким ипотезам жертвовать жизнь” храброй армии!”

Потом, выбежав в другую комнату, заставил одного офицера прочитать десять заповедей, который и исполнил это, не запинаясь.

“Видишь ли, — сказал Суворов, обратясь к секретарю, как премудры, кратки, ясны небесные Божии веления!”

* * *

Находясь в Финляндии и заботясь о возобновлении укрепления на шведской границе, Суворов спешил в Нейшлот, который в то время, по своему положению, почитался одною из важнейших пограничных крепостей во всей северной части русской Финляндии. Его ждали туда со дня на день. Наконец, в один день явился курьер с известием, ч граф выехал уже из Фридрихсгама, где была его главная квартира, и завтра будет в Нейшлоте.

Настало давно ожидаемое утро. День был весенний, светлый и теплый. С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помещались Нейшлотские присутственные места, был убран цветными коврами и флагами. На пристани перед крепостью стоял уже большой десятивесельный катер, покрытый красным сукном. В зале городского дома собрались бургомистр, комендант крепости, офицеры, чиновники и почетные жители. Улица покрыта была народом. Все посматривали на михельскую дорогу, куда отправлен был крестьянин верхом, с приказанием дать знать, как только покажется граф. Суворова знали во всей старой Финляндии еще с 1773 года, когда он, по поручению императрицы, обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости, подполковник М., служил прежде под начальством графа в каком–то походе. Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя.

Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к пристани. В ней сидели два финна в простых крестьянских балахонах и широкополых шляпах, опущенных по обыкновению на самые глаза. Один усердно работал веслами другой управлял рулем. Лодку не пустили на пристань, и она должна была подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел на берег и начал пробираться к городскому дому. В это время на другом конце улицы, у михельского въезда, показался крестьянин на бойкой шведской лошади; он скакал во весь опор и махал рукою. Все пришло в движение. Бургомистр, комендант, депутаты вышли из зала и расположились поперек улицы с хлебом и солью. Все глаза обратились на михельскую дорогу в нетерпеливом ожидании. Старик с трудом пробрался между толпами к дверям городского дома.

У входа его остановил полицейский солдат.

— Куда, куда ты? — закричал он по-чухонски.

— К господину бургомистру, — сказал старик.

— Нельзя.

— Я по делу.

— Какие теперь дела… ступай прочь!

— Бургомистра по закону всякий может видеть, — продолжал старик с обыкновенной у финнов настойчивостью.

— Сегодня нельзя.

— Отчего же?

— Ждут царского большого генерала… убирайся.

Старик смиренно выбрался из толпы.

В это время народ заволновался: вдали показалась коляска. Городские власти и депутаты выровнялись, народ начал снимать шляпы. Коляска подъехала, и из нее вышло трое военных. Бургомистр и комендант двинулись навстречу, но с удивлением заметили, что Суворова между ними не было. Поздравив прибывших с благополучным приездом, комендант осведомился о фельдмаршале.

— А разве граф не приехал? — спросил один из генералов.

— Никак нет! — отвечал озадаченный комендант.

— Он выехал водою прежде нас и, верно, сейчас будет.

Городские власти встревожились. Депутация вместе с прибывшими генералами отправилась к пристани. Посадили в лодку гребцов и послали ее в озеро, в ту сторону, откуда надобно было ждать графа. Толпы народа хлынули на возвышение, с которого открывается вид на юго-западную часть Саймы. Прошло с полчаса. Нетерпеливое ожидание выражалось на всех лицах.

Вдруг за проливом из стен крепости принесся стройный гул сотен голосов и одним громовым криком пролетел по тихой поверхности озера.

— Не проехал ли граф прямо к крепости? — спросил один из приехавших генералов.

— У нас везде часовые, — отвечал комендант Несмотря на то, в крепость тотчас же послали офицера, узнать что там делается. Между тем все с нетерпением посматривали то на озеро, то на крепостные стены. Вдруг гром пушечного выстрела потряс все сердца, гул грянул по окрестным горам, и густое облако дыма взвилось над одною из крепостных башен. За ним грянул другой, третий выстрел. Народ бросился к крепостному проливу.

— Фельдмаршал в крепости! — сказали в один голос генералы.

В эту минуту от крепостной пристани показалась лодка с посланным офицером. Через минуту он был уже на берегу.

— Граф Суворов, — сказал он, подходя к коменданту, — осмотрел крепость и просит к себе вас и всех желающих ему представиться.

Все остолбенели. Комендант, бургомистр, приезжие генералы, депутаты и городские чиновники поспешно сели в катер и лодки и переправились в крепость.

Гарнизон выстроен был под ружьем на крепостном плацу, канониры стояли при орудиях, а Суворов со священником и двумя старшими офицерами был на юго-западной башне.

Унтер–офицер прибежал оттуда и объявил, что граф просит всех наверх.

Тут узнали, что Суворов уже с час находится в крепости, что он приехал в крестьянской лодке с одним гребцом, в чухонском кафтане, строго приказал молчать о своем приезде, пошел прямо в церковь, приложился к кресту, осмотрел гарнизон, арсенал, лазарет, казармы и приказал сделать три выстрела из пушек.

Озадаченные такой неожиданной развязкою, нейшлотские сановники поспешно поднимались по узким каменным лестницам на высокую угольную башню. В самом верхнем ярусе они остановились на площадке, едва переводя дух от усталости, и увидели бородатого худощавого старика в широкополой шляпе и сером чухонском балахоне, под которым виднелся мундир Преображенского полка, с широкой георгиевской лентой через плечо. Это был Суворов. Приставя к левому глазу сложенные один на другой кулаки он обозревал в эту импровизированную трубу окрестности замка, и, не замечая, по–видимому, присутствия нейшлотских чинов, говорил вслух.

— Знатная крепость! Помилуй Бог, хороша, рвы глубоки, валы высоки, через стены и лягушке не перепрыгнуть!.. Сильна, очень сильна! С одним взводом не возьмешь!.. Был бы хлеб да вода, сиди да отсиживайся! Пули не долетят, ядры отскочат!.. Неприятель посидит, зубов не поточит…

Вдруг он опустил руки, быстро повернулся на одной ноге и с важным видом остановился перед нейшлотскими властями, которые не успели еще отдохнуть от восхождения своего на вершину высокой башни. Комендант выступил вперед и подал рапорт. Не развертывая его, Суворов быстро спросил:

— Сколько гарнизона?

— Семьсот двадцать человек, — отвечал комендант, знакомый с лаконизмом своего бывшего начальника.

— Больные есть?

— Шестеро.

— А здоровые здоровы?

— Все до одного.

— Муки много? Крысы не голодны?

— Разжирели все.

— Хорошо! Помилуй Бог, хорошо! А я успел у вас помолиться, и крепость посмотрел, и солдатиков поучил. Все хорошо, аминь! Пора обедать… Есть чухонская похлебка?

Бургомистр объявил фельдмаршалу, что обед приготовлен в городском доме. Суворов быстро повернулся скорыми шагами пошел с башни. Все отправились за ним почти бегом. Он еще раз обошел ряды солдат и, оборотясь коменданту, приказал выдать им по чарке водки. Замети было, что Суворов в хорошем расположении духа и всем доволен. Наконец, он напомнил еще раз, что пора обедать сел в катер.

Между тем бургомистр уехал вперед и сделал все нужные распоряжения, так что обед в городском доме бы уже совершенно готов, и водка стояла на особом столике! Знаменитый гость не хотел сесть в приготовленную для него коляску: от пристани до самого городского дома шел пешком в своем сером балахоне и на приветствие народ; приподнимал беспрестанно обеими руками свою широкополую шляпу. Костюм его возбудил в городе общее удовольствие.

При входе в городской дом он спросил полицейского солдата, который не хотел впустить его к бургомистру. Солдата отыскали. Он был в отчаянии. Суворов весело мигнул ему и сказал по-чухонски:

— Можно видеть г. бургомистра? Я по делу!

Солдат молчал, с трепетом ожидая решения своей участи.

— У, какой строгий! — сказал Суворов, обращаясь к свите. — Помилуй Бог, строгий! Не пустил чухонца да и только!… А? Можно видеть г. бургомистра?

Бедняк молчал по–прежнему. Суворов опять подмигнул ему, вынул из кармана серебряный рубль и отдал солдату.

Потемкин

Григорий Александрович Потемкин, впоследствии светлейший князь Таврический, сын небогатого дворянина, родился в 1739 г. Учился сначала в Смоленской семинарии, а затем в гимназии при Московском университете. В 1761 г. зачислен на действительную службу в полк, с производств вом в вахмистры. Молодой, смелый, ловкий, красивый, находчивый в ответах, он, благодаря счастливому случаю, обратил на себя внимание императрицы Екатерины Великой и быстро, одно за другим, стал получать повышения, был осыпан всевозможными щедротами, благоволением и любовью монархини. Богатства и почести, приобретенные им, кажутся чем–то невероятным, сказочным. Достаточно сказать, что годовой доход его простирался до 3 миллионов рублей и едва покрывал его многочисленные издержки. Потемкин много способствовал подавлению Пугачевского бунта, при его содействии заключен был выгодный для России мир с Турцией в Кучук-Кайнарджи, крупные преобразования совершены в Новороссийском крае, присоединен к Росии Крымский полуостров, численность русского войска доведена была до 260.000 человек, сооружен Черноморский корабельный флот, основан Севастополь, едва ли не лучший во всей Европе порт, взяты у турок Очаков, Бендеры, Измаил. Потемкин умер в 1791 г. в Яссах, на 52 г. от рождения, и похоронен в Херсоне, в крепостной церкви во имя Св. Екатерины, почти с царскими почестями и великолепием.

* * *

Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Безбородко собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась. Кинулись к Потемкину, прося его заступиться за молодого человека. Потемкин велел быть на другой день у него и прибавил: “Да сказать ему, чтобы он был со мною посмелее”. Ш. явился в назначение время. Потемкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты. В это время приезжает Безбородко. Потемкин принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывав к себе Ш. и спрашивает его, показывая ему карты:

— Скажи, брат, как мне тут сыграть?

— Да мне какое дело, ваша светлость, — отвечал Ш., — играйте, как умеете.

— Ай, мой батюшка, — возразил Потемкин, — и слова нельзя сказать тебе, уж и рассердился.

Услыша такой разговор, Безбородко раздумал жаловаться.

* * *

Раз Потемкин играл в карты и был очень рассеян Один из партнеров, пользуясь рассеянностью князя, обыграл его нечестным образом.

— Нет, братец, — сказал ему Потемкин, бросая карты, я с тобою буду играть только в плевки. Приходи завтра.

Приглашенный не преминул явиться.

— Плюй на двадцать тысяч, — сказал Потемкин.

Партнер собрал все свои силы и плюнул.

— Выиграл, братец: смотри, я дальше твоего носа плевать не могу! — произнес Потемкин, плюнул ему в лице и отдал проигрыш.

* * *

Некто В. считал себя одним из близких и коротких людей в доме Потемкина, потому что последний иногда входил с ним в разговоры и любил, чтобы он присутствовал на его вечерах. Самолюбие внушило В. мысль сделаться первым лицом при князе. Обращаясь с Потемкиным час от часу фамильярнее, В. сказал ему однажды:

— Ваша светлость не хорошо делаете, что не ограничите число имеющих счастье препровождать с вами время, потому что между ними есть много пустых людей.

— Твоя правда, — отвечал князь, — я воспользуюсь твоим советом.

После того Потемкин расстался с ним, по обыкновению очень ласково и любезно. На другой день В. приезжает князю и хочет войти в кабинет, но официант затворяет перед ним дверь, объявляя, что его не велено принимать.

— Как? — произнес пораженный В. — Ты верно ошибаешься во мне или в моем имени?

— Никак нет, сударь, — отвечал официант, — я довольно вас знаю, и ваше имя стоит первым в реестре лиц, которых князь, по вашему совету, не приказал к себе допускать.

В самом деле, с этого времени Потемкин более уже никогда не принимал его к себе.

* * *

Князь Г.А. Потемкин беспрестанно напрашивался к Суворову на обед. Суворов всячески отшучивался, но, наконец, вынужден был пригласить его с многочисленною свитою.

Суворов призывает к себе искуснейшего метрдотеля, Матоне, служившего у князя Потемкина, поручает ему изготовить великолепнейший стол, и не щадить денег; а для себя велел своему повару, Мишке, приготовить два постных блюда. Стол был самый роскошный и удивил даже самого Потемкина. Река виноградных слез, как сам Суворов, в одном письме своем, пиитически отзывался, несла на себе пряности обеих Индий. Но сам, кроме двух блюд, под предлогом нездоровья и поста, ни до чего не касался. На другой день, когда метрдотель принес ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, то Суворов, подписав на нем: “Я ничего не ел”, — отправил к Потемкину, который тотчас заплатил и сказал:

” Дорого стоит мне Суворов”.

* * *

Однажды Львов ехал вместе с Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить слова, потому что светлейший находился в мрачном настроении духа и упорно молчал.

Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал:

— Ваша светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба.

— Какая? — спросил изумленный Потемкин.

— Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогой.

Потемкин расхохотался, и хандра его, конечно, исчезла.

Державин

Гавриил Романович Державин происхождения был татарского: предок его, мурза Багрим, выехал из Орды в Россию в княжение Василия Темного. Внук этого мурзы, Держава, дал начало роду и фамилии Державиных. Гавриил Романович родился 3–го июля 1741 года в Кармачах или Сокурах, недалеко от Казани. Отец его служил чиновником сначала в Казани, потом в Оренбурге, где будущий поэт наш брал уроки немецкого языка у одного ссыльного немца; затем в Казани, уже по смерти отца, он поступил в гимназию. Еще очень молодым, Г.Р. вступил в военную службу в Преображенский полк, затем перешел в гражданскую службу в Сенат, потом назначен был олонецким губернатором, тамбовским, несколько позже занимал место статс-секретаря при императрице Екатерине II, затем назначен был сенатором и президентом коммерц-коллегии. Разные неприятности по службе, объясняемые вспыльчивостью, несдержанностью его и честностью заставили его выйти в отставку. При императоре Александре I он был назначен министром юстиции. Последние 13 лет своей жизни Державин провел в отставке в своем имении Званка (Новг. губ.), где и скончался 9 июня 1816 г. В Казани ему поставлен памятник.

Характер его поэтической деятельности им уже самим определен так:

Первый я дерзнул в забвенном русском слоге
О добродетелях Фелицы [Так называет он императрицу Екатерину Великую.] возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге;
И истину царям с улыбкой говорить.

Восхваляя в своих одах императрицу, он сатирически рисует кн. Потемкина, гр. Орлова, Нарышкина, кн. Вяземского и др.

Из религиозных его од самая лучшая — “Бог”. Вот как он сам характеризует себя в своем “Признании”:

Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться
И философа брать вид.

Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им;
Ум и сердце человечье
Были гением моим.

Падал я, вставал в мой век,
Брось, мудрец, на гроб мой камень,
Если ты не человек.

* * *

Державин, только что поступивший на службу в Преображенский полк солдатом, явился раз за приказанием, прапорщику своей роты, князю Козловскому. В это врем Козловский читал собравшимся у него гостям сочиненну) им трагедию “Сумбека”. Получив приказание, Державин остановился у дверей, желая послушать чтение, но Козловский, заметив это, сказал:

— Поди, братец, с Богом: что тебе попусту зевать, ведь ты ничего тут не смыслишь.

* * *

Державин был правдив и нетерпелив. Императрица Екатерина поручила ему рассмотреть счеты одного банкира который имел дело с кабинетом и был близок к упадку. Прочитывая государыне его счеты, он дошел до одного места, где сказано было, что одно важное лицо, не очень любимое государыней, должно ему такую-то сумму.

— Вот как мотает! — заметила государыня, — и на что ему такая сумма?

Державин возразил, что князь Потемкин занимал еще

“больше, и указал в счетах, какие именно суммы.

— Продолжайте! — сказала государыня.

Дошли до другой статьи: опять заем того же лица.

— Вот, опять! — сказала императрица с досадой. — Мудрено ли после этого сделаться банкротом?

— Князь Зубов занял больше, — сказал Державин и указал на сумму.

Екатерина вышла из терпения и позвонила. Входит камердинер.

— Нет ли кого там, в секретарской комнате?

— Василий Степанович Попов, Ваше Величество.

— Позови его сюда.

Вошел Попов.

— Сядьте тут, Василий Степанович, да посидите во время доклада: Гавриил Романович, кажется, меня прибить хочет.

* * *

Одна дама вышила подушку, которую поднесла Александру I, при следующих стихах:

Российскому отцу
Вышила овцу,
Сих ради причин,
Чтобы мужу дали чин.

Резолюция министра Державина:

Российский отец
Не дает чинов за овец.

* * *

В 1805 году императору Александру I было подано такое прошение черниговским протоиереем Кубецким:

“Премудрый Александр, России государь!
Прости, что пред тобой пищать дерзнул комар
Самодержавие дало тебе власть свыше.

Всесильный! Поступать вели со мною тише,
Я протопоп; ношу тобою данный крест,
Но так умален, как в руках мизинный перст
От осьмисотого до нынешнего года
По чину моему не получил прихода,
Синод повелевал и дважды я просил;
Архиерей не дал — просить нет больше сил.

Синод мне место вновь избрать повелевает,
Но архипастырь мой того не исполняет.
И тако, повели, всеавгустейший царь,
Меня презренного от высшей власти тварь
Восстановить и посадить на протопопском месте
Или же в пенсион дать в год рублей по двести,
Тогда жена моя и четверо детей,
Пришед со мной во храм, произнесут глас сей:
Да будет Александр, его Елизавета,
Над нами царствовать счастливо многи лета”.

На это прошение была резолюция министра Державина:

“Царево повеленье весте:
Велел вас посадить на протопопском месте”.

Император Павел I

Император Павел Петрович, сын Екатерины Великой и Петра III, вступил на престол вслед за смертью матери, ноября 1796 года. При нем были войны: с Францией и Англией. При Павле I определен порядок преемства престола, дарованы льготы старообрядцам, учреждены духовные кадемии в Казани и Петербурге, основан Юрьевский университет, установлена цензура и т.д., Павел I скончался 1 марта 1801 года.

* * *

Однажды Павел выехал из дворца на санках прокатиться. Дорогой он заметил офицера, который был настолько навеселе, что шел покачиваясь. Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.

— Вы, господин офицер, пьяны, — грозно сказал государь, — становитесь на запятки моих саней.

Офицер едет на запятках за царем ни жив, ни мертв. От страха у него и хмель пропал. Едут они. Завидя в сторонке нищего, протягивающего к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву кучеру:

— Остановись!

Павел с удивлением оглянулся назад. Кучер остановил лошадь. Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и, вынув какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и встал опять на запятки за государем.

Это понравилось Павлу.

— Господин офицер, — спросил он, — какой ваш чин?

— Штабс-капитан, Государь.

— Не правда, сударь, капитан.

— Капитан, Ваше Величество, — отвечал офицер.

Поворотив в другую улицу, император опять спрашивает:

— Господин офицер, какой ваш чин?

— Капитан, Ваше Величество.

— А нет, не правда, майор.

— Майор, Ваше Величество.

На возвратном пути, Павел опять спрашивает:

— Господин офицер, какой ваш чин?

— Майор, государь, — было ответом.

— А вот, неправда, сударь, подполковник.

— Подполковник, Ваше Величество.

Наконец, они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер самым вежливым образом говорит государю:

— Ваше Величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет прокатиться еще несколько улиц.

— Что, господин подполковник, — сказал государь, — вы хотите быть полковником? А вот нет же, больше не надуете; довольно с вас и этого чина.

Государь скрылся в дверях дворца, а спутник его остался подполковником.

Известно, что у Павла I не было шутки, и все сказанное им исполнялось в точности.

* * *

В царствование императора Павла I, в одном из гвардейских полков служил офицер Шамардин, а мать его жила в Царском Селе.

Раз, отпуская сына в дворцовый караул, она сказала ему: “С тобой случится необыкновенное происшествие: сегодня ты будешь солдатом и получишь крест”.

Император вышел из дворца и во время развода заметил какой-то беспорядок, виною которого был Шамардин.

— В солдаты его, в солдаты! — кричал Павел. Уничтоженный офицер, в испуге, невольно проговорил:

— Она правду сказала, что сегодня буду солдатом.

— Что такое, что такое? — спросил император.

Шамардин рассказал, что мать, провожая его на службу, сказала ему: “Сегодня ты будешь солдатом”.

— Она сказала неправду, — быстро перебил Павел, — возвращаю вам офицерский чин и жалую орденом св Анны.

Сбылось пророчество матери.

* * *

Однажды, утром, дежурный адъютант, в чине поручика, рапортует императору Павлу Петровичу о состоянии одной воинской части, подав ему предварительно писанную “рапортичку”, где было проставлено число людей, наряженных в караул, на дежурство, больных и арестованных. На сей раз арестованных не было никого.

Государь по этой записке следил за словесным рапортом адъютанта, а тот, рапортуя: “дежурных столько-то, больных столько-то”, по рассеянности произносит: “под арестом”, вдруг спохватился, что под арестом-то нет никого, и замолк, совершенно осекшись.

— Кто под арестом? — спросил император.

Адъютант смутился еще более и молчал.

— Кто под арестом? — строго, повысив голос, повторил Павел Петрович.

— Я, государь! — промолвил адъютант, преклоняя колени.

— Встань, капитан! — весело сказал император.

* * *

Раз, при разводе, Павел I, прогневавшись на одного гвардейского офицера, закричал:

— В армию, в гарнизон его!

Исполнители подбежали к офицеру, чтобы вывести его из фронта. Убитый отчаяньем, офицер громко сказал:

— Из гвардии да в гарнизон! Ну, уж это не резон.

Император расхохотался.

— Мне это понравилось, господин офицер, — говорил он, — мне это понравилось, прощаю вас.

* * *

В царствование императора Павла Петровича, ротмистр какого–то гусарского полка пришел с эскадроном к помещику на дневку. Пока происходило размещение по квартирам, ротмистр, после сытного обеда, сел за карты, по приглашению хлебосольного хозяина. В то время является вахмистр с рапортом о размещении эскадрона и с жалобой на неуступку сена евреем-монополистом за известную цену.

— Не оставаться же без сена. Делать нечего, возьми его у жида, да за жадность повесь его, — сказал шутя ротмистр.

Через несколько времени является опять вахмистр.

— Что скажешь?

— Сено принял, ваше благородие, и жида повесил, по приказанию вашему.

— Неужели!? Я ведь пошутил.

— Не могим знать, ваше благородие, — он с час, как на веревке колыхается.

Ротмистр обомлел, донес о происшествии по начальству и получил от императора комфирмацию.

“Ротмистр такой-то за глупые и незаконные приказания, разжалывается в рядовые”, а вслед за тем “рядовому такого-то полка возвращается чин ротмистра, с производством в майоры, за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, что и глупые его приказания исполняются немедленно”.

* * *

До сведения императора Павла дошло, что один и офицеров Петербургского гренадерского полка, Дехтерев, намеревается бежать заграницу. Государь тотчас же потребовал его к себе.

— Справедлив ли слух, что ты хочешь бежать заграницу? — грозно спросил император.

— Правда, государь, — отвечал смелый и умный Дехтерев, — но, к несчастью, кредиторы не пускают.

Этот ответ так понравился Павлу, что он велел выдать Дехтереву значительную сумму денег и купить для него, на счет казны, дорожную коляску.

Император Александр I

Император Александр I Павлович вступил на престол после смерти своего отца, 11 марта 1801 года. В манифесте о восшествии на престол император объявил, что “принимает обязанность управлять по закону и по сердцу Екатерины II, шествовать по ее мудрым намерениям”. Немедленно разрешен свободный пропуск за границу иностранцев и русских, отменено телесное наказание дворян, гильдейских граждан, священников и дьяконов, уничтожены цензурные постановления, указом 2 апреля 1801 года уничтожена тайная экспедиция, дарован указ об отпуске помещиками на волю крестьян, которые образуют особенное сословие свободных хлебопашцев, многое сделано и для народного образования. При нем были войны с Францией, Швецией, Турцией и Персией, знаменитая отечественная война, веденная против Наполеона в России в 1812 г. и окончившаяся отступлением французов. Смерть императора последовала 19 ноября 1825 года.

* * *

Император Александр I, принимая, проездом через какой-то губернский город, тамошних помещиков, между прочим, у одного из них спросил:

— Ваша фамилия?

— В деревне осталась, Ваше Величество, — отвечал он принимая это слово в значении семейство.

* * *

Во время своего путешествия в Вятку, в 1824 г., приехавши на одну станцию, на сибирском тракте, государь Александр Павлович вышел из коляски и, проходя по улице довольно большого селения, зашел в небольшую, но светлую и довольно опрятную избу. Здесь увидел он старуху, сидевшую за прялкой, и попросил у нее напиться. Старуха не знавшая о приезде государя, подала жбан холодного квасу. Напившись, государь спросил ее: видала ли она царя?

— Где ж мне, батюшка, видеть его? Вот говорят скоро проезжать здесь будет: народ-то, чай, валом валит там, куда уж мне, старухе.

В это время входит в избу свита государя.

— Экипажи готовы, Ваше Величество, — сказал барон Дибич.

В ту же минуту старуха сдернула с головы свою шамшуру (уборку) и, подняв ее вверх, закричала: “Караул!”

Изумленный государь спрашивает:

— Что с тобой, старушка? Чего кричишь?

— Прости меня, грешную, батюшка, царь! Нам велено как завидим тебя, кричать.

Государь рассмеялся и, оставив на столе красную ассигнацию, отправился в дальнейший путь.

* * *

При восшествии императора Александра I на престол все лица, заключенные в предшествовавшее царствование Петропавловскую крепость, были освобождены. Один из арестантов, оставляя каземат, написал на дверях его “свободен от постоя”. Об этом донесли государю. Он улыбнулся и заметил, что следовало бы прибавить надписи слово “навсегда”.

* * *

Князь П.А. Зубов, оказавший императору Александру I, при его воцарении, важные услуги, просил государя исполнить одну просьбу, не объясняя, в чем она состоит. Государь дал слово. Тогда Зубов представил ему к подписи заранее изготовленный простительный и определительный указ генерал-майору Арсеньеву, который был виновен в том, что в итальянскую кампанию 1799 года скрылся из своего полка во время сражения. Император, поморщился, однако подписал: “принять вновь на службу”. Через минуту, подойдя к Зубову, он начал просить его так же выполнить одну свою просьбу. Зубов униженно выразил готовность исполнить беспрекословно все, что прикажет государь. Тогда Александр сказал ему:

— Пожалуйста, разорвите подписанный мною указ.

Зубов растерялся, покраснел, но, делать нечего, разорвал бумагу.

* * *

В царствование государя Александра Павловича как-то раз обратил на себя внимание еврей, проводивший время изо дня в день, с утра до вечера, у памятника Петра I.

Сперва за ним следили, но, наконец, низшая полицейская власть подошла справиться, что нужно еврею, проводившему целый день у памятника?

Ответ еврея был таков:

— Нравится мне здесь, и разве я кому-нибудь мешаю?

Действительно, еврей никому не мешал, и преследовать его за то, что он ходит вокруг памятника, было бы неосновательно.

Его оставили в покое, но не надолго.

Дни проходили, а еврей, являясь спозаранку и покидая свой пост только с наступлением ночи, возбудил опять-таки подозрение.

Низшее полицейское начальство доложило высшему, и обер-полицмейстер вызвал еврея к себе.

— Что вам нужно от памятника Петра Великого? Зачем вы проводите подле него все дни?

Ответ еврея был прежний:

— Разве я кому нибудь мешаю?..

Опять решили, что еврей никому не мешает, и отпустили его с миром.

Упрямый еврей продолжал посещать площадь и не сводил глаз с памятника.

Прошла неделя — подозрение обер-полицмейстера возобновилось; прошла другая — оно усилилось, и обер-полицмейстер решил доложить о странном еврее генерал-губернатору.

Доложил и привел еврея.

— Что тебе нужно у памятника? — спрашивает генерал-губернатор.

— Дело есть! — к удивлению всех объявил еврей.

— Какое дело, говори.

— Нет, сказать не могу: это моя тайна, которую я открою только царю!

— Только царю? — удивился генерал-губернатор. — А уверен ли ты в том, что эта тайна заслуживает внимании государя.

— Нет, но чтобы со мной ни было, а свою тайну открою только царю, — наотрез объявил еврей.

Узнали адрес еврея и отпустили домой.

Прошло несколько дней после беседы генерал-губернатора с евреем, и последнего вызвали во дворец.

Еврей очутился перед государем.

— Это ты нашел место своего ежедневного пребывания у памятника Петра? — спросил государь.

— Я, Ваше Величество, — отвечал еврей.

— Что же тебя заставляет целые дни проводить у памятника? — продолжал вопросы государь.

— Величие и мудрость Петра Великого, которые сказываются даже в самой статуе его.

— Ну?! Из чего ты видишь мудрость на статуе?

— Простите меня, государь, я сумасшедший от обид и несчастий, а потому только скажу, что чувствую: меня удивляет статуя мудрого Петра потому, что указывая одной рукой на Сенат, другою указывает на Неву, и этим как-бы говорит: у кого есть дело в Сенате — тот лучше бросься в воду! — закончил еврей.

Государь, видимо разгневанный, велел еврею удалиться. Но через неделю дело еврея было решено и притом в его пользу.

* * *

Император Александр I, по вступлении на престол, издал указ “об истреблении непозволительных карточных игр”, где, между прочим, было сказано, что “толпа бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное”. Всех уличенных в азартных играх приказано было брать под стражу и отсылать к суду. Государь, однажды, встретив Левашева, сказал ему:

— Я слышал, что ты играешь в азартные игры?

— Играю, государь, — отвечал Левашев.

— Да разве ты не читал указа, данного мною против игроков.

— Читал, Ваше Величество, — возразил Левашев, — но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение “неопытных юношей”, а самому младшему из играющих со мною 50 лет.

* * *

Перед приездом в Пензу императора Александра Павловича, в 1824 году, губернатор Лубяновский и корпусный командир Сакен прислали к местному архиерею Амвросию Арнатовскому: первый — полицмейстера, а второй — адъютанта с просьбой, чтобы преосвященный приказал своим служкам очистить от грязи и сора обширную площадь, лежащую пред архиерейским домом.

— Ваш генерал — немец, — сказал Амвросий адъютанту Сакена, — потому и не знает, что русские архиереи не занимаются чисткой улиц и площадей: их дело очищать души; если хочет генерал, чтобы я его почистил, пусть пришлет свою душу.

— Но ведь Его Величество увидит безобразие на площади, — заметил полицмейстер.

— Прежде, чем увидит император площадь, — отвечал преосвященный, — предстанете пред ним вы и губернатор, а безобразнее вас обоих ничего нет в Пензе.

* * *

На полях Аустерлица, когда русские и австрийские колонны начали развертываться, император Александр спросил Кутузова, почему он не идет вперед. Последний ответил, что дожидается, когда соберутся все войска.

— Ведь вы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки, — возразил Александр.

— Поэтому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете?

Приказание было отдано и Наполеон, после упорной борьбы, одержал полную победу.

* * *

Генерал Марков, старый товарищ и приятель Кутузова, находился в армии Чичагова. Рассчитывая на приязнь Кутузова, он рассорился с Чичаговым и был отрешен от командования. Тогда Марков явился в армию фельдмаршала. Кутузов принял его, как старого товарища, и делал в что ничего не знает о происшедшем. Марков каждый день приходил к Кутузову, постоянно встречал ласковый прием, но не получал никакого назначения.

Во время сражения под Красным, Марков подъезжал к фельдмаршалу и говорит:

— Позвольте мне поехать туда (т.е. в сражение), — полагая, что Кутузов даст ему наконец, команду.

— Поезжай, мой милый, посмотри, что там делается и скажи мне, — отвечал Кутузов.

Не прежде, как по увольнении Чичагова от командования армией, Марков получил корпус.

Император Николай I

Император Николай Павлович, младший сын Павла Петровича, вступил на престол, по отречении от него брата своего Константина, 14 декабря 1825 года. При нем произошли войны: Персидская, Турецкая, с польскими повстанцами и Венгерская. В самом начале царствования обращено было особенное внимание на законодательство, составить которое поручено было Сперанскому, приобретшему известность в этом отношении уже при Александре I, издан новый устав, учебных заведений высших, средних и низших, учрежден Педагогический институт, Военная академия, Технологический институт, университет Св. Владимира в Киеве, училище Правоведения; обращено большое внимание на военно-учебные заведения, приняты особые, по обстоятельствам, меры относительно народного образования.

* * *

На одной из гауптвахт Петербурга содержались под арестом два офицера: гвардейский и моряк. По вступлении караула, которым начальствовал друг и товарищ гвардейца, последний был отпущен на несколько часов домой; моряк, завидуя этому и недовольный обращением с собою караульного офицера, сделал об отпуске арестанта донос. Обоих гвардейцев предали военному суду, который приговорил их к разжалованию в солдаты; но государь положил следующую резолюцию:

— Гвардейского офицера перевести в армию, а моряку за донос дать в награду третное жалованье, с прописанием в формуляре, за что именно он эту награду получил.

* * *

Это было в 1829 году. Государь Николай I, по своему обыкновению, присутствовал в маскараде Большого театра. Маскарады того времени отличались от нынешних тривиальных маскарадов искреннею веселостью.

Его Величество стоял около императорской ложи и беседовал с некоторыми из приближенных. Оркестр гремел торжественный марш. Государь, разговаривая, вместе с тем держал каску в руках и слегка выбивал такт ею по своей ноге. Султан, незаметно для всех, вывалился из каски и упал на пол.

В это время, весь сияющий, подходит к государю с пакетом в руках в.к. Михаил Павлович.

Известно, что князь отличался остроумием.

Подходя, он заметил вывалившийся султан и, поднимая его, произнес:

— Султан у ног Вашего Величества.

— Что? — спросил государь.

— Султан у ног Вашего Величества, — повторил князь, и при этом подал пакет, в котором заключались бумаги о будущем адрианопольском мире, заключенном в 1829 году.

* * *

Император Николай Павлович имел обыкновение прогуливаться рано утром и проходил по Адмиралтейскому бульвару, Английской набережной, Миллионной улице. Однажды, в пятницу, на вербной неделе, он заметил впереди с узелком солдата, который быстро шмыгнул в ворота. Государь поравнялся и своим мощным голосом сказал:

— Солдат, поди сюда!

Солдат немедленно появился пред государем и, как ни струсил, отдал подобающую честь.

— Кто ты такой?

— Бессрочный отпускной Н… пехотного полка.

— Что ты несешь?

— Собственную работу, Ваше Императорское Величество, продавать на вербу.

Солдат развязал узел, в котором находилось несколько табакерок из папье-маше, с разными изображениями и рисунками, сделанными не совсем аляповато.

— Сам делал?

— Точно так, Ваше Императорское Величество, собственное произведение.

Государь взял в руки одну, на крышке которой был нарисован портрет Наполеона I.

— у тебя есть свой император, почему же ты чужого нарисовал?

— Своему здесь быть не годится, Ваше Императорское Величество.

— Почему же?

Солдат берет из узла еще подобную табакерку и начинает объяснять:

— Когда желают понюхать, сейчас французского короля по носу (солдат стучит по крышке двумя пальцами, по обычаю табаконюхов), а как только понюхает: чхи! (чихает). Здравия желаю Ваше Императорское Величество! Извольте посмотреть. — И он показывает на внутренней стороне крышки довольно схожий портрет императора Николая Павловича.

Государь рассмеялся, велел солдату отобрать ему три такие табакерки и, заплатив за них 50 руб., направился в квартиру князя Паскевича, который был в это время в Петербурге.

Князь Иван Федорович еще спал.

— Вставай, отец-командир, — провозгласил государь, — я тебе с вербы подарок принес, — и Николай Павлович, смеясь, рассказал объяснение солдата.

* * *

Император Николай Павлович посетил Дворянский полк. На фланге стоял кадет головой выше государя. Государь обратил на него внимание.

— Как твоя фамилия? — спросил он.

— Романов, Ваше Величество.

— Ты родственник мне? — пошутил государь.

— Точно так, Ваше Величество, — отвечал без запад молодец-кадет.

— А в какой степени? — спросил государь, пристально посмотрев на кадета.

— Ваше Величество — отец России, а я сын ее, отвечал находчивый кадет.

И государь изволил милостиво расцеловать свое находчивого внука.

* * *

Однажды государю Николаю Павловичу попадает едущий на извозчике пьяный драгун. Сначала пьяный с но смутился, но скоро оправился и, вынув из ножен саблю, салютовал императору.

— Что ты делаешь, драгун? — сказал государь укоризненным тоном.

— Пьяного драгуна на гауптвахту везу, Ваше Величество. Г

Государь улыбнулся, дал ему пять рублей ” на дорогу и велел ехать домой.

Однажды император Николай, встретившись с Грече” на улице, спросил его:

— Скажи, пожалуйста, Греч: к чему служит в русской азбуке буква ” ять” ?

— Она служит, Ваше Величество, как знак отличии грамотных от неграмотных, отвечал Греч, не задумавшись.

* * *

В 1847 году последовало учреждение губернских и уездных ловчих.

Около Москвы появилось множество волков, забегавших даже иногда в улицы столицы. Генерал князь Щербатов, известный своею храбростью и, к сожалению, простотой, бывши в то время тамошним генерал-губернатором, донес об этом государю Николаю I, испрашивая дозволения “учредить облавы для уничтожения волков, или, по крайней мере, для прогнания их в другие смежные губернии”. Его Величество, получив это оригинальное донесение, рассмеялся и сказал: “Так, пожалуй, он прогонит волков и в Петербург”, – и приказал учредить должности ловчих для истребления зверей.

* * *

Наградив одного из приближенных к себе офицеров орденом Св. Анны, император Николай Павлович как-то спросил его:

— Ну, что, доволен ты Анною?

— Я то очень доволен, Ваше Величество; но она скучает по Владимиру, – отвечал тот.

— Ну, пусть поскучает, — заметил император, — чем больше будет скучать, тем с большим удовольствием увидит его.

* * *

Император Николай Павлович любил иногда пошутить, только не зло, со своими приближенными.

Однажды является к нему обер-полицмейстер Бутурлин с утренним рапортом и докладывает:

— Все обстоит благополучно, Ваше Императорское Величество.

Государь сурово на него взглянул и произнес:

— У тебя все обстоит всегда благополучно, а между тем, проезжая через площадь, ты не заметил, что статуя императора Петра Великого украдена.

— Как украдена? — испугался Бутурлин. — Но я донесения не получал… простите, Ваше Величество… тотчас поеду, обследую…

— Поезжай тотчас, и чтобы вор был в двадцать четыре часа найден… слышишь?

— Слушаю-с, Ваше Величество, — и Бутурлин исчез.

Вскочил Бутурлин на свои дрожки и помчался по набережной, и как только минул Адмиралтейство, Петр Великий оказался на своем месте.

Скачет обратно Бутурлин к царю и радостно докладывает ему:

— Ваше Величество, вам неправильно донесли: статуя на месте.

Государь расхохотался.

— Да сегодня — 1 апреля, и как ты поверил подобной чепухе?.. Разве можно украсть такую тяжелую и громадную вещь.

“Постой, — подумал Бутурлин, — и я тебя, государь, надую обратно ради 1 апреля”. Вечером император сидит в оперном итальянском театре и, по обычаю, с левой стороны в бенуаре, на авансцене. Идут “Гугеноты”, и царь сильно увлечен музыкой и пением.

Влетает Бутурлин в ложу:

— Ваше Величество, пожар!

— Где? — спросил царь, являвшийся всегда на все пожары.

— Зимний дворец горит.

Царь вышел тотчас из ложи и помчался ко дворцу в страшной тревоге.

Но, подъехав к нему, он никакого огня не увидел.

За ним скакал Бутурлин. Остановив кучера, царь обратился к Бутурлину, который тоже остановился.

— Где же дворец горит? — спросил он.

— Сегодня 1 апреля, Ваше Величество, — торжествовал обер-полицмейстер. Государь не на шутку рассердился.

— Ты, Бутурлин, дурак, сказал он. — Только не подумай, что я говорю неправду ради 1 апреля. Приди ко завтра — и я повторю тебе то же самое.

Государь возвратился в театр, но на другой день Бутурлин получил другое назначение.

* * *

В начале 30-х годов, возвращаясь из Москвы, весной или осенью, государь Николай Павлович оставался в Твери несколько дней, ожидая безопасной переправы через Волгу. Поставщиком для стола государя и свиты был местный купец-богач, который подал такой счет, что удивил того, который этот счет принимал.

— Неужели у вас все так дорого? — спросили купца.

— Нет, слава Богу; такие цены только для государя. Нельзя же ему продавать как всякому прочему. — Стало это известно государю. Он пожелал видеть поставщика и спросил его:

— Так ты думаешь, что с меня надо брать как можно дороже?

— Точно так, Ваше Величество. Можно ли ровняться в Вашим Величеством нам грешным, рабам вашим? — Все, что имею — ваше, государь; но в торговом деле товар и цена по покупателю, – отвечал купец.

— Ты, пожалуй, и прав отчасти, но хорошо, что не все так думают, как ты. У вас в Твери жить и мне было бы не по карману.

Счет был оплачен и Николай Павлович в Твери больше никогда не останавливался.

* * *

Великим постом, в самую распутицу, император Николай Павлович ехал в санях в одиночку по Невскому проспекту. Он ехал тихо, потому, что снегу было мало, а воды и особенно грязи — пропасть.

Государь заметил, что все, кто шел ему навстречу, снимая шляпы, улыбались.

— Не забрызгало ли меня грязью? — спросил он своего кучера.

Кучер обернулся и видит, что за царскими санями прицепилась девочка лет десяти, в изношенном стареньком платье, мокрая и грязная.

Кучер, улыбаясь, сказал государю, в чем дело. Когда Николай Павлович сам повернулся к девочке, она, не робея, сказала:

— Дядюшка, не сердись… Видишь, какая мокрота, а я и то вся измокла. — Император приказал остановиться, посадил ее рядом с собою и ответил:

— Если я тебе дядюшка, так следует и тетушку тебе показать. В Зимний дворец — приказал он кучеру.

Во дворце государь ее сам привел к императрице Александре Федоровне и сказал:

— Вот тебе еще новая родственница.

Государыня обласкала бедную девочку, и узнав, что она круглая сирота, поместила ее в Дом трудолюбия и положила на ее имя в опекунский совет 600 руб. асс. на приданое.

* * *

Николай Павлович имел обыкновение гулять и в семь часов вечера, после обеда. Как-то раннею весной идет по Невскому проспекту, когда уже смеркалось, и видит, что фонарщик, с лестницей в одной руке и с бутылкой с маслом — в другой, идет за ним следом. Сперва он подумал, что вероятно он идет к следующему фонарю, но фонарщик прошел и другой, и третий, и пятый фонарь, не отставая от императора.

— Ты разве меня не узнал? — спросил государь.

— Как не узнать Ваше Величество, — отвечал тот.

— Зачем же ты идешь за мной?

— Затем Ваше Величество, что я хочу у вас спросить, сколько лет фонарщик должен служить?

Государь, рассказывая своим приближенным, сознавался, что вопрос фонарщика его крайне затруднил и что он, не зная, что ему ответить, сказал:

— Да хорошо ли ты служишь?

— Ваше Величество, мои фонари всегда отлично горели, как и теперь, Вы сами их изволите видеть, и я служу с лишком 28 лет.

Государь послал его тотчас же к обер-полицмейстеру Кокошкину сказать, что он его требует к себе к девяти часам.

Когда Кокошкин приехал во дворец и введен был в кабинет, то государь у него спросил:

— А сколько лет должен служить фонарщик?

Кокошкин в замешательстве не знал, что ответить:

— Поезжай домой, узнай и доложи мне, — продолжал император.

По поверке оказалось, что фонарщик служил лишние целых три года. Николай Павлович приказал выдать ему в виде награды двойное жалованье за четыре года и двойную пенсию по смерть.

* * *

При своем рыцарском характере и прямодушии Николай Павлович был страшно щепетилен. Легко было рассердить его простою неловкостью. Некто барон Д-у, выйдя из военной службы в отставку, шел в один прекрасный день по Невскому и на углу Караванной неожиданно повстречался лицом к лицу с государем. Барон так опешил, что встал и зонтиком отсалютовал императору, как саблей. Эта простая рассеянность едва не стоила ему очень дорого. Весь вспыхнув, Николай Павлович повелел узнать фамилию автора “неуместной шутки” и назначил ему строгое взыскание. Несчастный Д. бросился к своим родственникам, те — к некоторым влиятельным лицам из придворных, а уже последние непосредственно объяснили “дело” государю. Отменив приказание, Николай Павлович, однако, прибавил в назидание:

– Скажите барону, что, если я простил ему, как государь, то, как человек, никогда этого не забуду.

Очевидно, император верил по-прежнему в злонамеренность поступка.

Так барон Д. и остался в опале до конца своей жизни.

* * *

Император Николай Павлович любил иногда прогуливаться по Большой Морской. В одну из таких прогулок он повстречался с командиром егерского полка бар. С., которого считал одним из усерднейших служак. Барон этот был, между прочим, страстный любитель певчих птиц. Соловьев и канареек у него было всегда штук по 50. Целые дни барон С. возился с этими птицами. Государь, впрочем, об этой страсти барона С. к птицам ничего не знал.

При встрече с императором, барон С., конечно, стал во фронт.

— Ну что? Как твои питомцы? — спросил Николай Павлович, остановившись перед бароном С.

— Старые поют, молодые учатся, Ваше Императорское Величество, — залпом ответил барон, зная любовь императора к лаконическим ответам.

— Значит, у тебя весело? Отлично. Я завтра приеду к тебе, в 9 часов утра, смотреть твоих питомцев.

— Слушаю, Ваше Императорское Величество! Чтобы Вашему Величеству не трудиться, не прикажете ли, я привезу их в Зимний дворец рано утром.

— Как, привезешь их!? — изумленно спросил император.

— В клетке, в открытой коляске.

— Да ты, барон в уме?

— В полном здравии и уме, ибо, в противном случае не имел бы счастья быть генерал–майором моего государя и повелителя, императора Николая Павловича.

— Да как же ты решаешься моих солдат в клетке возить? Что они, птицы, что ли?

— Солдаты не птицы, а птицы не солдаты, Ваше Величество! Я не солдат собираюсь сажать в клетки, а питомцев моих.

— Да кто же твои питомцы?

— Соловьи и канарейки, Ваше Величество.

— Да ведь я тебя про солдат спрашиваю.

— Солдаты не мои питомцы, а питомцы Вашего Императорского Величества! — бойко ответил барон С.

Государь милостиво улыбнулся и, дружески хлопнул барона С. по плечу, сказал:

— Однако, смотри, ты со своими питомцами не забудь о моих питомцах.

* * *

В одну из поездок в конце сороковых годов. Кронштадт, государь император Николай Павлович посетил стоящий на рейде пароход “Камчатку”. Это было одно из первых наших паровых судов. Пароходом командовал капитан 1-го ранга (впоследствии адмирал) Шанц. Государь осмотрел судно и состоянием его был очень доволен. Во время осмотра наступил полдень, т.е. время, когда подается сигнал к обеду и питью водки, и командир судна обратился к государю с вопросом:

— Не соизволите ли, Ваше Императорское Величеств разрешить рынду бить, склянки ворочать, к водке свистать, — полдень наступил?

— Делай что нужно! — отвечал Николай Павлович милостиво.

Дали команду, засвистал свисток, закипела предобеденная работа, на палубу вынесли пробу пищи, чарку водки и хлеб; государь отведал пищу, отломил кусочек хлеба скушал, а остаток ломтя бросил находившейся тут же капитанской собаке. Водолаз понюхал хлеб, но есть не стал.

— Вишь ты какая балованная! — рассмеялся Николай Павлович, потрепав собаку рукой по голове, — хлеба не ест!..

— Мой собак умный, Ваше Императорское Величество, – отвечал на это капитан Шанц, желая похвалить собаку, — он черный хлеб не кушает.

Государь посмотрел на него, но ничего на сказал, повернулся и пошел к трапу.

* * *

Известно, что Николай Павлович вполне искренно сочувствовал идее освобождения крестьян. Однажды по этому вопросу было даже созвано экстренное заседание государственного совета. Председательствовал сам государь. Для начала заседания ждали только прибытия графа Киселева. Но вот, бьет условленный час, затем проходят еще томительных полчаса, а графа все нет. Государь волнуется.

— Вы разве не посылали извещения? — спрашивает он попеременно то членов совета, то государственного секретаря.

Все отвечают утвердительно.

Наконец, когда стрелка показывает целый час опоздания, с шумом раскрываются двери и Киселев с порванной эполетой и одним аксельбантом появляется в зале.

Николай Павлович окидывает его суровым взглядом.

— Простите, государь, — лепечет растерянно министр, — я не виноват, со мной случилась беда. Жена, от которой я не мог скрыть цели сегодняшнего заседания, вчера от радости проболталась прислуге, а нынче вся дворня разбежалась кто куда и оставила меня вот в таком виде…

* * *

Кто в Петергофе не знал в николаевское время старика Нептуна? Собственно фамилия его была Иванов, а звание – отставной корабельный смотритель. Однако, как прозвал его кто–то из высокопоставленных лиц Нептуном, так за ним это прозвище и осталось. Однажды едет император Николай и видит, что чалая корова забралась на цветочные гряды, прилегающие к государевой даче, и мирно пощипывает травку. Беспорядок! О чем думает Нептун?

— Нептун!

Нептун вырастает как из земли и вытягивается во фронт.

— Нептун! Твои коровы на моем огороде ходят, — замечает строго государь, — смотри, под арест посажу!

— Не я виноват, — угрюмо отвечает Нептун.

— Кто же?

— Жена.

— Ну, ее посажу!

— Давно пора!

* * *

Этого Нептуна очень баловали. Попросил он однажды кусок земли, там где нынче Купеческая гавань в Петергоф; — дали. Попросил лесу — тоже дали. Даже граф Шереметьев от себя строительные материалы отпустил. Нептун выстроил себе дом, стал просить у государя флаг.

— Зачем тебе флаг? — спросил император.

— Так, нужно.

— Я тебя спрашиваю, зачем?

— Как же дому быть без флага? Показалось ли это убедительным государю, или он попросту не подозревал двусмысленности в просьбе старика; но он приказал отпустить ему флаг.

Тогда Нептун объявил себя комендантом над портом и потребовал столовых “по положению”.

 

Крылов

Иван Андреевич Крылов, сын армейского офицера, родился в Москве 2 февраля 1768 г. Первоначальное образование получил от матери, но уже девятилетним мальчиком, вследствие недостатка средств, записан был подканцеляристом в уездный суд гор. Калязина, а затем, по смерти отца, переведен был тем же чином в тверской магистрат. Свободное от занятий время Крылов проводил среди черного народа, на базарах, около качелей и т.п., подмечая особенности говора, результатом чего был тот самобытный, народный язык, которым отличаются все его сочинения. Влечение к литературе развилось у И. А. под влиянием чтения книг, которых у него осталось после отца целый сундук, и плодом первой попытки была комическая опера “Кофейница”, написанная в 1783 году, т.е., когда ему было всего лишь 15 лет. В 1783 г. Крылов с матерью переехал в С.-Петербург, где и получил место в казенной палате на 25 р. в год. В 1785 году он написал трагедию “Клеопатра”, в 1786 г. “Филомелу”, затем “Бешеная семья”, “Сочинитель прихожей”. В 1789 г. он стал издавать журнал “Почта духов”, в 1792 г. — ” Зритель”. 1805 г. застает И. А. в Москве, и к этому году относятся его частью переведенные частью переделанные басни Лафонтена: ” Разборчивая невеста”, “Дуб и трость”, “Старик и трое молодых”. Начиная с 1808 г., он всецело отдался басне и уже в 1809 г выпустил их отдельной книжкой. О достоинствах басен его не станем распространяться: они известны всем и каждому; достаточно сказать, что Академия Наук сделала его своим членом и в дипломе написала: “Сочинения ваши служат истинным обогащением и украшением словесности российской”. В 1812 г. Крылов поступил на службу в императорскую публичную библиотеку, где и оставался; почти до самой смерти, последовавшей 9 ноября 1844 года, на 76 году от рождения. Похоронен он в Александро-Невской Лавре.

* * *

Одно лето императорская фамилия жила в Аничковом дворце. Крылов жил в доме императорской публичной библиотеки, в которой занимал должность библиотекаря. Однажды покойный государь Николай Павлович встретил Крылова на Невском.

— А, Иван Андреевич! Каково поживаешь? Давненько не видались мы с тобой.

— Давненько, Ваше Величество, — отвечал баснописец, — а ведь, кажись, соседи.

* * *

Однажды, на набережной Фонтанки, по которой И. А. Крылов обыкновенно ходил в Дом Оленина, его нагнали три студента. Один из них, вероятно не зная Крылова, почти поравнявшись с ним громко сказал товарищам:

— Смотрите, туча идет.

— И лягушки заквакали, — спокойно отвечал баснописец в тот же тон студенту.

* * *

По совету врачей, Крылову был предписан ежедневный моцион. Любимой его прогулкой был второй ярус Гостинного двора. Сидельцы из лавок не давали ему прохода, зазывая его каждый в свою лавку.

— Ну, покажите, что есть у вас хорошего? — спросил Крылов, силою втащенный в одну лавку.

Сидельцы развернули пред ним меха.

— Хороши, хороши, — а лучше есть?

Еще разостлали перед ним множество мехов.

Пересмотрев, таким образом, всю лавку, Крылов встал, поблагодарил за беспокойство приказчиков, похвалил товар и направился в следующую, по принуждению сидельцев, что и там проделал в таком же роде, потом в третью, четвертую.

Торговцы смекнули дело и с этих пор Крылов мог спокойно и беспрепятственно совершать свои прогулки.

* * *

Однажды, в английском клубе, приезжий помещик, любивший прилгать, рассказывая за обедом о стерляди, которая ловится на Волге, преувеличивал ее длину.

— Раз, — сказал он, — перед самым моим домом мои люди вытащили стерлядь; вы не поверите, но уверяю вас, длина ее вот отсюда… до…

Помещик, не договоря фразы, протянул руку с одного конца длинного стола по направлению к другому, противоположному концу, где сидел Крылов. Тогда последний, отодвигая стул, сказал:

— Позвольте, я отодвинусь, чтобы пропустить вашу стерлядь.

* * *

На одном литературном вечере Пушкин читал своего “Бориса Годунова”. Все были в восхищении, один Крылов оставался равнодушным.

— Верно вам, Иван Андреевич, не нравится мой “Борис”? — спросил его Пушкин.

— Нет, ничего, нравится, — отвечал Крылов, — только послушайте, я вам расскажу анекдот. Один проповедник говорил, что всякое создание Божие есть верх совершенства. Горбун, с горбами спереди и сзади, подошел к кафедре проповедника, показал ему свои горбы и спросил: “Неужели, и я верх совершенства?”. Проповедник, удивившись его безобразию, ответил: “Да, между горбунами горбатее тебя нет: ты совершеннейший горбун”. Так и ваша драма, Александр Сергеевич, наипрекрасна в своем роде.

* * *

Крылов, как старый холостяк, мало занимался своим туалетом и был вообще неряшлив и рассеян. Когда он приехал в первый раз во дворец для представления императрице Марии Федоровне, А. Н. Оленин, который должен был представить его Государыне, сказал ему:

— Дай-ка взглянуть на тебя, Иван Андреевич, все ли на тебе в порядке?

— Как же, Алексей Николаевич, — неужто я поеду неряхой во дворец? На мне новый мундир.

— Да что же это за пуговицы на нем?

— Ахти! Они еще в бумажках, а мне и невдомек их распустить.

* * *

Раз приехал Иван Андреевич Крылов к одному своему знакомому. Слуга сказал ему, что барин спит.

— Ничего, — отвечал Иван Андреевич, — я подожду. И с этими словами прошел в гостиную, лег там на диван и заснул; между тем хозяин просыпается, входит в комнату и видит лицо, совершенно ему незнакомое.

— Что вам угодно? — спросил проснувшийся Крылов.

— Позвольте лучше мне сделать этот вопрос, — сказал хозяин, — потому что здесь моя квартира.

— Как? Да ведь здесь живет N?

— Нет — возразил хозяин, — теперь живу я здесь, а г. N жил, может быть, до меня.

После этих слов хозяин спросил Крылова об имени, и когда тот сказал, обрадовался случаю видеть у себя знаменитого баснописца и начал просить его сделать ему честь остаться у него.

— Нет уж, — сказал Крылов, — мне и так теперь совестно смотреть на вас, — и с этими словами вышел.

* * *

Крылов нанял квартиру у известного богача купца Досса. Тогда еще страховых обществ в Петербурге не было, и Досса, в черновом контракте, посланном прежде на усмотрение Крылова, между прочим пометил, что “в случае если по неосторожности его сгорит дом, то он обязан заплатить 100.000 руб.”. Крылов, прочитав, прехладнокровно к цифрам 100.000 прибавил нуль и отослал контракт с надписью: “согласен на эти условия”.

— Помилуйте, Иван Андреевич, — сказал ему Досс при первой встрече, — миллион слишком много, напрасно вы прибавили.

— Право ничего, — ответил Крылов, — для меня в том случае все равно, что 100 тысяч, что миллион: я ничего не имею и вам одинаково не заплачу.

* * *

Однажды Крылов был приглашен графом Мусиным-Пушкиным на обед с блюдом макарон, отлично приготовленных каким-то знатоком-итальянцем. Крылов опоздал, но приехал, когда уже подавали третье блюдо — знаменитые макароны.

— А! Виноваты! — сказал весело граф. — Так вот вам и наказание.

Он наложил горою глубокую тарелку макарон, так что они уже ползли с ее вершины, и подал виновнику. Крылов с честью вынес это наказание.

— Ну, сказал граф, — это не в счет, теперь начинайте обед с супа, по порядку.

Когда подали снова макароны, граф опять наложил Крылову полную тарелку.

В конце обеда сосед Крылова выразил некоторые опасения за его желудок.

— Да что ему сделается? — ответил Крылов, — я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться.

Известно, что Крылов любил хорошо поесть и ел очень много. Садясь за стол в английском клубе, членом которого он состоял до смерти, повязывал себе салфетку самый подбородок и обшлагом стирал с нее капли супа и соуса, которые падали на нее; от движения салфетка развязывалась и падала. Но он не замечал и продолжал обшлагом тереть по белому жилету (который он носил почти постоянно) и по манишке. Каждого подававаемого блюда он клал себе на тарелку столько, сколько влезало. По окончании обеда он вставал и, помолившись на образ, постоянно произносил:

— Много ли надо человеку? — это возбуждало общий хохот у его сотрапезников, видевших, сколько надо Крылову.

* * *

Как-то раз вечером Крылов зашел к сенатору Абакумову и застал у него несколько человек, приглашенных на ужин: Абакумов и его гости пристали к Крылову, чтобы непременно с ними поужинал; но он не поддавался, говорил, что дома его ожидает стерляжья уха. Наконец, удала уговорить его под условием, что ужин будет подан немедленно. Сели за стол. Крылов съел столько, сколько в остальное общество вместе, и едва успел проглотить последний кусок, как схватился за шапку.

— Помилуйте, Иван Андреевич, да теперь-то куда же вам торопиться? — закричали хозяин и гости в один голос, — ведь вы поужинали.

— Да сколько же раз мне вам говорить, что меня дома стерляжья уха ожидает, я и то боюсь, чтобы она не простыла, — сердито отвечал Крылов и удалился со всею поспешностью, на какую только был способен.

Александр Сергеевич Пушкин

1799 – 1837

Александр Сергеевич Пушкин родился 26 мая 1799 года в Москве. Матерью его была Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал, внучка арапа Петра Великого, Ибрагима. Первоначальное воспитание его было в руках французов-гувернеров, а затем, в 1811 году, он поступил в Царскосельский лицей, где и окончил курс в 1817 году. В 1814 году в “Вестнике Европы” мы находим уже первые стихи Пушкина. В 1821 году он окончил своего “Кавказского пленника” и “Бахчисарайский фонтан”. В 1821 же году начал и “Евгения Онегина”, но серьезно принялся за него лишь в 1823 году. Служба, конечно, не могла удовлетворить поэта, и он, благодаря своим смелым выходкам и язвительным эпиграммам, в 1824 году выслан был из Одессы под надзор местных властей в Михайловское, деревню, пребывание в которой благотворно подействовало на душу поэта. Здесь он продолжал “Евгения Онегина”, кончил “Цыган” и написал “Бориса Годунова”. 3 сентября 1826 года он был вытребован в Москву, где виделся с ним император Николай I, ласково беседовал и обещал ему быть самому цензором его сочинений. В конце 1827 г. Пушкин получил разрешение ехать Петербург. 18 февраля 1831 г. он был обвенчан с Натальей Николаевной Гончаровой и вскоре получил место в министерстве иностранных дел, с жалованьем в 5000 р. В декабря 1833 года за “Историю Пугачевского бунта” он был произведен в камер-юнкеры и получил из казны 20 000 р. на напечатание ее. Вследствие гнусных светских сплетен, поводом к которым послужили смелые ухаживания барон Геккерн-Дантеса за женой Пушкина, поэт наш вызвал его на дуэль, но был смертельно ранен и, после двух дней мучительных страданий, скончался 29 января 1837 г. Погребен он в Святогорском Успенском монастыре. 26 мая 1881 торжественно открыт памятник ему в Москве, а затем и в Петербурге. Как поэт-художник Пушкин не имел себе соперников в нашей литературе. Необъятная ширь содержания, дивная художественная красота, простота и добродушие и спокойный веселый юмор, нежность и гуманность — вот черты, отличающие нашего Пушкина. Сущность своей поэзии он определил сам в стихотворении “Эхо”.

* * *

Когда А.С. Пушкин учился в Царскосельском лицее, одному из его товарищей довелось писать стихи на тему “восхождение солнца”. (Тогда преподавателем словесности был там автор “Риторики” — Н.Ф. Кошанский.) Этот ученик, вовсе не имевший поэтического дара, сделал, впрочем попытку и написал следующий неуклюжий семистопный стих:

“От запада встает великолепный царь природы”.

Далее стихотворение не подвигалось. Мученик-стихотвор обратился к Пушкину с просьбой написать ему еще хоть одну строчку. Лицеист-поэт подписал вот что под первым стихом:

“Не знают — спать иль нет? смущенные народы”.

* * *

Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1833 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратегему, чтобы выманить у него несколько строк.

Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя. К Пушкин, выходя из бани, в комнате для одевания и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом: “Пушкин был у А-ва в бане”.

* * *

Один лицеист, вскоре после выпуска из Императорского Царскосельского лицея (в 1829 г.), встретил на Невском проспекте А.С. Пушкина, который, увидав на нем лицейский мундир, подошел и спросил:

– Вы, верно, только что выпущены из лицея?

– Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, — ответил лицеист. — А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?

– Я числюсь по России, — был ответ Пушкина.

* * *

Причиною ссылки Пушкина на юг России были разные сатирические произведения, в которых юноша-поэт слишком свободно выражал свои политические воззрения и мнения о действиях правительства. Стихи распространялись по Петербургу. Петербургскому генерал-губернатору, графу Милорадовичу, поручено было произвести дознание. Он пригласил к себе Пушкина, отечески распек его, а потом, призвав полицмейстера, приказал ему опечатать все бумаги на квартире Пушкина.

— Граф! — сказал поэт. — Вы напрасно беспокоитесь: там этих стихов не найдете. Лучше велите мне дать перо и бумагу — я вам их все здесь на память напишу.

Милорадович был тронут благородною искренностью юноши и первый ходатайствовал пред государыней о смягчении ему наказания.

* * *

Во время празднества коронации, император Николай I пожелал видеть Пушкина в Москве. Фельдъегерь помчался в псковскую деревню Пушкина, привез ему приказание ехать в Москву, и поэт прямо с дороги был представлен императору в Кремлевском дворце. После весьма откровенной беседы, во время которой Пушкин отвечал совершенно искренно на все вопросы императора, Пушкин получил разрешение на пребывание в Москве. Император заметил ему, что он сам “берется быть цензором его сочинений”. Сохранилось предание, что в тот вечер, увидав на балу Д. Н. Блудова, император подозвал его к себе и сказал ему:

— Сегодня я говорил с умнейшим человеком в России.

* * *

В начале сентября 1825 года Пушкин приехал в Москву. Государь Николай Павлович принял его с великодушной благосклонностью, легко напомнив о прежних проступках и давая ему наставление, как любящий отец. Ободренный снисходительностью государя, он делался более и более свободен в разговоре. Наконец, дошло до того, что незаметно для самого себя, прислонился к столу, который был позади его, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и сказал:

— С поэтом нельзя быть милостивым!

* * *

В одном литературном кружке, где собралось более врагов и менее друзей А. С. Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка сочинен был пасквиль на поэта, стихотворение под заглавием “Послание (или обращение) к поэту”. Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздавши, приехал. Все присутствующие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор “Обращения”. Литературная беседа началась чтением “Обращения”, и автор его, став посредине комнаты, громко провозгласил:

– “Обращение к поэту”, – и заметно обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:

Автор. Дарю поэта я ослиной головою…

Пушкин (обратясь более в сторону слушателей) быстро перебивает:

– А сам останется с какою?

Автор, смешавшись:

– А я останусь со своею.

Пушкин (лично к автору):

– Да вы сейчас дарили ею!

Общее поражение. Картина.

* * *

Известный русский писатель Ив. Ив. Дмитриев, однажды, в малолетстве Пушкина, посетил дом его родителей Подшучивая над оригинальным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал: “Какой арабчик!”

В ответ на это вдруг неожиданно отрезал десятилетий внук Ганнибала: “Да зато не рябчик!”.

Можно представить удивление и смущение присутствовавших, которые сразу поняли, что мальчик-Пушкин подшутил над физиономией Дмитриева, обезображенною рябинами.

* * *

В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером 3. Дуэль была оригинальная.

Пушкин явился с черешнями, и пока 3. целил в него, преспокойно кушал ягоды. З. стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина; вместо выстрела наш поэт спросил:

— Довольны ли вы?

И когда 3. бросился к Пушкину в объятия, он оттолкнул его и со словами: “Это лишнее!” — спокойно удалился.

За эту дуэль, а кстати и за другие шалости, Пушкин был удален из Кишинев в Аккерман, откуда А.С. ездил к берегам Дуная.

* * *

В кружке приятелей и людей любимых Пушкин не Назывался читать вслух свои стихи. Читал он превосходно, и чтение его, в противоположность тогдашнему обыкновению читать стихи нараспев и с некоторою вычурно, отличалось, напротив, полною простотою.

Однажды, поздно вечером, перед тем, как собравшиеся надо было разъезжаться, его попросили прочитать известное стихотворение “Демон”, которое кончается двустишием:

И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.

Только что прочитав эти стихи, Пушкин заметил, что одна из слушательниц, молодая девица, по имени Варвара Алексеевна, зевнула, и мгновенно импровизировал следующее четверостишие:

Но укротился пламень гневный
Свирепых адских сил
И он Варвары Алексевны
Зевоту вдруг благословил.

* * *

У сенатора, Бориса Карловича Данзаса, был товарщеский обед по случаю получения им Высочайшей награды. В числе приглашенных был и Пушкин. Обед прошел очень весело, князь Д.А. Эристов был, как говорится, в ударе сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду; один только Пушкин оставался невозмутимо-серьезным и не обращал, по-видимому, никакого внимания на рассказы князя. Вдруг, в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца, он прервал его вопросом:

— Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой советник: коллежский или статский?

— Я статский советник, — отвечал несколько смущенный князь, — но зачем понадобилось тебе это знать?

— Затем, что от души желаю скорее видеть тебя “действительным статским советником”, — проговорил Александр Сергеевич, кусая губы, чтобы не увлечь примером присутствующих, огласивших столовую дружным смехом.

* * *

Однажды Пушкин, был очень не в духе. Он очень нуждался в деньгах, а скорого получения их не предвиделось. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник и энергично требует видеть Пушкина.

Раздосадованный поэт выходит и резко спрашивает:

— Что нужно?

— Я к вам, господин Пушкин, прихожу за вашим товаром, – ответил немец.

— Что такое? — с недоумением спросил снова поэт.

— Вы пишите стихи. Я пришел покупать у вас четыре слова из ваших стихов; я делаю ваксу и хочу на ярлыке печатать четыре слова: “яснее дня, темнее ночи”, за это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?

Пушкин, конечно, согласился, а немец, довольный вполне сговорчивостью поэта, ушел заказывать желаемые ярлыки.

* * *

На юге, в Екатеринославе к Пушкину, жившему в непривлекательной избушке на краю города, явились однажды два нежданных и непрошенных посетителя. Это были местный педагог и помещик, горячие поклонники поэта, желавшие, во что бы ни стало, увидеть Пушкина “собственными глазами”. Пушкин в это время завтракал и вышел к гостям, жуя булку с икрою и держа в руке недопитый стакан красного вина.

— Что вам угодно? — досадливо спросил поэт.

— Извините, Александр Сергеевич… Но мы пришли посмотреть великого писателя.

— Ну, значит, вы теперь видели великого писателя… До свиданья, господа!

* * *

В одном из писем к Дельвигу, из тверской деревни своего приятеля, Пушкин рассказывал еще анекдот о себе:

— Н.М. (приятель поэта) здесь повеселел и уморительно мил. На днях было сборище у одного соседа, я Должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно ехать туда же. Мать принесла им изюму, черносливу и думала тихонько от них убраться. Н.М. их взбудоражил. Он к ним прибежал: “Дети, дети! Мать вас обманывает; не ешьте чернослив поезжайте с нею. Там будет Пушкин — он весь сахарный. Его разрежут и всем нам будет по кусочку…”. Дети разревелись: “Не хотим черносливу, хотим Пушкина!..” Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь; но увидав, что я не сахарный, а кожаный, — совсем опешили.

* * *

В качестве камер-юнкера Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант как литературный, так и артистический, все еще продолжали смотреть, как на нечто шутовское и старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин был брезглив на подобные отношения к себе и горячо протестовал против них меткими, полными сарказма остротами. Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало изменить позы, а когда Пушкин, передав, что было нужно, хотел удалиться, то получил! приказание произнести экспромт.

— Детина полу-умный на диване, — сквозь зубы сказал раздосадованный Пушкин.

— Ну, что ж тут остроумного, — возразила особа, дети на полу, умный на диване. Понять не могу… Ждал от тебя большего.

Пушкин молчал, и когда особа, повторяя фразу и перемещая слоги, дошла, наконец, до такого результата детина полоумный на, диване, то, разумеется, немедленно с негодованием отпустил Пушкина.

Живя в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст; дамы и девицы наперерыв старались завладеть его вниманием. Два гвардейских офицера два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким–то, вероятно, учителишкой, порешили, во что бы то ни стало, “переконфузить” его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются:

— Mille pardon… Не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы столь любезны сказать нам, как правильнее выразиться: “Эй, человек, подай стакан воды!” или “Эй, человек, принеси стакан воды!”.

Пушкин живо понял желание пошутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал серьезно:

— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: “Эй, человек, гони нас на водопой”.

Грибоедов

Александр Сергеевич Грибоедов родился 4 января 1795 г. в Москве. До поступления в 1810 г. вольнослушателем в университет он получил основательное домашнее образование под руководством педагогов-иностранцев. Дом его родителей имел в Москве репутацию артистического дома, и А.С. приобрел богатое знакомство с европейскою литературою, полюбил научные вопросы, занимался музыкою и отлично играл на фортепиано. Окончив в 1812 году курс в университете, который имел большое влияние и на его литературное развитие, А.С., охваченный пылом всеобщего патриотизма, вступил на военную службу, но участвовать в делах против французов однако не удалось. 29 сентября 1915 г. его первая комедия “Молодые супруги” (переделка с французского) дается в Петербурге на сцене; в 1816 г. он вышел в отставку, в январе 1818 г. идет его пьеса “Своя семья”, до сих пор не сходящая с репертуара. К 1816 г. относятся первые наброски плана знаменитой его комедии “Горе от ума”. В 1818 г. мы встречаем его уже в Персии, секретарем русского посольства. В 1821 г. он был прислан в Тифлис объявить о начавшейся между Персией и Турцией войне, и остался здесь прикомандированным при главнокомандующем в Грузии и на Кавказе. В Тифлисе окончил он два первых действия “Горе от ума”. В 1823 г. он прибыл в отпуск в Москву, где под влиянием новых впечатлений переделал написанные акты своей комедии и последние два написал в имении друга своего Бегичева, в Тульской губернии. Летом 1824 г. поэт едет в Петербург хлопотать о постановке своей пьесы на сцене, но все его старания не удаются, между тем как рукописные экземпляры пьесы в огромном множестве экземпляров быстро распространяются, и слава автора растет. Только раз Грибоедову удалось видеть свою комедию на сцене, именно в Эривани, где ее разыгрывали офицеры-любители. В 1825 году он вернулся в Грузию, а в 1828 г., по поручению Паскевича, поднес государю Николаю I Туркманчайский договор с Персией, за что был богато награжден. В скором времени получил он новую должность русского посланника при персидском дворе в Тегеране, с званием полномочного министра. Здесь, 30 января 1829 года, Грибоедов был убит взбунтовавшейся чернью, неприязненно настроенной против русских мусульманским духовенством. Прах А.С. Грибоедова погребен в Тифлисе, в монастыре Св. Давида, а рядом с ним погребена впоследствии и его супруга, Нина Александровна, горячо его любившая. Уже после смерти поэта, именно 26 января 1831 г., комедия ” Горе от ума” с урезками дана была на сцене в Петербурге, а 27 ноября того же года в Москве. В печати появилась она в 1833 г. со значительными пропусками.

Эта гениальная комедия глубоко захватила русскую жизнь, яркими красками изобразила ее зло и нарисовала возвышенный тип честного и смелого борца за правду, автора ее останется навеки бессмертным в русской жизни и литературе.

* * *

А.С. Грибоедов имел у себя камердинером крепостного человека Александра Грибова, которого он в шутку называл своим тезкой, баловал его, как любимца, с детства за что тот фамильярничал с барином своим сверх меры.

Однажды Александр Сергеевич ушел в гости на целый день. Грибов, по уходе его, запер квартиру на ключ и сам тоже куда-то отправился. Часу во втором ночи Грибоедов воротился домой, звонит, стучит, но ответа нет. Помучившись напрасно с четверть часа, он отправился ночевать своему приятелю, жившему недалеко от него

На другой день Грибоедов приходит домой. Грибов встречает его, как ни в чем не бывало.

— Сашка! Куда ты вчера уходил? — спрашивает Александр Сергеевич.

— В гости ходил, — отвечает Сашка.

— Но я во втором часу воротился, и тебя здесь и было.

— А почем же я знал, что вы так рано вернетесь? — возражает он обидчивым тоном.

— А ты в котором часу пришел домой?

— Ровно в три часа.

— Да, — сказал Грибоедов, — ты прав, ты точно, таком случае, не мог мне отворить дверей.

Несколько дней спустя Грибоедов сидел вечером своем кабинете и что-то писал. Александр пришел к нему спрашивает его:

— А что, Александр Сергеевич, вы не уйдете сегодня со двора?

— А тебе зачем?

— Да мне бы нужно сходить часа на два или на три в гости.

— Да ступай, я останусь дома.

Грибов расфрантился, надел новый фрак и отправился. Грибоедов оделся, запер квартиру, взял ключ с собою и опять отправился ночевать. Время было летнее; Грибов воротился часу в первом; звонит, стучит, двери не отворяются. Уйти ночевать куда-нибудь нельзя, неравно барин воротится ночью. Нечего было делать, ложится он на полу около самых дверей и засыпает богатырским сном. Рано поутру Грибоедов воротился домой и видит, что его тезка, как верный пес, растянулся у дверей своего господина. Он разбудил его и, потирая руки, самодовольно говорит ему:

— А? Что?.. франт, собака, каково я тебя прошколил?.. Славно отомстил тебе! Вот, если б у меня не было поблизости знакомого, и мне бы пришлось на прошлой неделе так же ночевать по твоей милости.

— Куда как остроумно придумали!.. Есть чем хвастать, – сказал, потягиваясь, встрепанный Грибов.

* * *

А.С. Грибоедов садится за фортепиано, у которого одна ножка была без колеса, и для поддержки под нее обыкновенно подкладывался какой-то брусок. На этот раз бруска не оказалось, и фортепиано шаталось во все стороны… Грибоедов зовет своего слугу Грибова и говорит ему:

— Ты, верно, опять играл без меня на фортепиано?

— Играл немножко, — отвечал тот фамильярно.

— Ну, так и есть! А куда девался брусок?

— Не знаю.

— А что ты играл?

— Барыню…

— Ну-ка, сыграй!

Слуга, без церемонии, садится за фортепиано и одним пальцем наигрывает известную песню:

” Барыня-сударыня
Протяните ножку”.

Грибоедов прослушал его с полминуты, покачал головою и сказал ему:

— Ах, ты, дрянь этакая! И понятия не имеешь надо играть, а портишь мне фортепиано! Пош-ш-шел! Играй лучше в свайку или бабки!

* * *

В бытность Грибоедова в Москве, в 1824 году, сидел как-то в театре с композитором Алябьевым, и оба очень громко аплодировали и вызывали актеров. В партере и райке зрители вторили им усердно, а некоторые стали шикать; из всего этого вышел ужасный шум. Более всех обратили на себя внимание Грибоедов и Алябьев, сидевшие на виду, а потому полиция сочла их виновникам происшествия. Когда в антракте они вышли в коридор, ним подошел полицмейстер Ровинский в сопровожден квартального, и тут произошел между Ровинским и Грибоедовым следующий разговор:

— Как ваша фамилия? — спросил Ровинский Грибоедова.

— А вам на что?

— Мне это нужно знать.

— Я — Грибоедов.

— Кузьмин! Запиши, — сказал Ровинский, обращаясь квартальному.

— Ну, а как ваша фамилия? — в свою очередь спроси Грибоедов Ровинского.

— Что это за вопрос?

— Я хочу знать, кто вы такой?

— Я полицмейстер Ровинский.

— Алябьев, запиши! — сказал Грибоедов, обращаясь Алябьеву.

* * *

Грибоедов был отличный пианист и большой знаток музыки: Моцарт, Бетховен, Гайдн и Вебер были его любимые композиторы.

Однажды Каратыгин сказал ему:

— Ах, Александр Сергеевич, сколько Бог дал вам талантов: вы поэт, музыкант; были лихой кавалерист и, наконец, отличный лингвист!

Он улыбнулся, взглянул на Каратыгина умными своими глазами из-под очков и отвечал ему:

— Поверь мне, Петруша, у кого много талантов, у того нет ни одного настоящего.

В. А. Жуковский

Василий Андреевич Жуковский родился 29 января 1783 г. в селе Мишенском Тульской губернии от помещика Бунина и пленной турчанки Сальхи. Имя получил по крестному отцу А.Г. Жуковскому. Учился сначала дома, затем в частном пансионе, и, наконец, в благородном университетском пансионе. Какая-либо служба не соответствовала призванию поэта. Одним из важных событий его жизни является назначение его наставником наследника цесаревича Александра Николаевича. Умер он в 1852 г. 12 апреля I Баден-Бадене и похоронен в Александро-Невской Лавре рядом с Карамзиным. Главная заслуга его, как поэта, есть та, что он явился пророком и провозвестником нового вида поэзии — романтизма. Ни кто иной, как он же был учителем в поэзии Пушкина. “Поэзия есть жизнь, поэзия есть добродетель, поэзия есть Бог в святых мечтах земли”, таковы основные черты музы Жуковского.

* * *

Жуковский, умирая, позвал свою дочку и сказал:

— Поди, скажи матери: я теперь нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя — это моя вера, другой голубь мой — это терпение.

* * *

Ежедневно с утра на лестнице, ведущей к квартире В. А. Жуковского, толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказывать, баловал своих просителей, не раз был обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались. Сумма раздаваемых пособий доходила в иной год до 18.000 ассигн. и составляла более половины его доходов. Он говорил:

— Я во дворце всем надоел своими просьбами, — и это понимаю, потому что и без меня много раздают великие князья, великие княгини и, в особенности, императрица. (Одного князя Александра Николаевича Голицына я не боюсь просить: этот даже радуется, когда придешь его просить; зато я в Царском Селе и таскаюсь к нему каждое утро.

Н. В. Гоголь

Николай Васильевич Гоголь-Яновский родился 19 марта 1809 г. в Малороссии, в Полтавской губернии Миргородском уезде, в местечке Сорочинцах, в помещичьей семье. Отец его был человек очень остроумный и многое испытавший и видевший в жизни; от него Гоголь наследовал юмор и любовь к театру, от матери — религиозное чувство. Грамоте Н.В. научился от учителя-семинариста, а в начале 1821 г. поступил в Нежине в лицей князя Безбородко. Гоголь был худеньким, нервным, болезненным мальчиком, вечно дичившимся своих товарищей, которые прозвали его “таинственным карлом”. Среди воспитанников гимназии развилась любовь к театру и литературе, и наш будущий писатель всею душою предался артистическому искусству, часто выступая в комически ролях. В 1828 г. Гоголь сдал выпускной экзамен и вскоре попытался вступить на литературное поприще: он послал в редакцию “Сына Отечества” стихотворение свое “Италия”, затем издал отдельной книжкой поэму “Ганс Кюхельгартен”, скрыв свое имя под псевдонимом В. Алова. Неудача этого литературного произведения, а также и неудавшаяся попытка поступить на сцену, не уменьшили его любви к литературе и театру. В 1830 г. появилась в “Отечественных записках” повесть его “Басаврюк, или вечер накануне Ивана Купалы”, затем отрывок из романа “Гетман”, “Несколько мыслей о преподавании географии”, статья “Женщина”. Литературные занятия привели его к знакомству с Жуковским, Пушкиным, с семейством Карамзиных, с кн. Вяземским и пр. и доставили ему место учителя истории в Патриотическом институте. В 1831 году Гоголь выпустил в свет “Вечера на хуторе близ Диканьки”, заключающие в себе 8 повестей, через 3 гола новую книгу повестей “Миргород”, в состав которой вошли “Старосветские помещики”, “Тарас Бульба”, “Вий” и “Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. Следующее за “Старосветскими помещиками” произведение — историческая повесть “Тарас Бульба”. В 1834 г. Н.В. назначен был адъюнкт-профессором истории в С.-Пб. университете, но у него не было настоящей ученой подготовки, и он вскоре принужден был отказаться от ученой карьеры. Ко второму периоду творчества Н.В. Гоголя относятся повести: “Портрет”, “Невский проспект”, “Шинель”, “Записки сумасшедшего”, комедия “Ревизор”, “Женитьба” и некоторые другие произведения. Бессмертное произведение его “Ревизор” написано в 1834-35 годах. Здесь изображено праздное, пустое и бесцельное существование взяточников и казнокрадов, чиновников уездного города. Уехав в 1836 г. в начале лета за границу, Гоголь сначала путешествовал по Германии, проехал по Рейну,, затем поселился в Швейцарии. Осенью он занялся продолжением “Мертвых душ”, поэмы, первые главы которой написаны им еще в Петербурге, и содержание которых, равно как и “Ревизора”, дано ему Пушкиным. В 1837 году Гоголь приехал в Рим; здесь познакомился со многими из русских художников. Осенью г. он вернулся в Москву. Во вторичное свое пребывание в Риме в 1841 г. он окончил первый том “Мертвых душ”. Затем мы видим его то в России, то за границей, где он поправлял свое плохое здоровье, и в Святой земле, у гроба Господня, куда он отправился в январе 1848 г. В последние годы своей жизни Гоголь все занимался вторым томом своей гениальной поэмы. Гоголь скончался в Москве 21-го февраля 1852 г. и погребен в Даниловом монастыре. На могиле его поставлен памятник, на котором вырезано изречение пророка Иеремии “Горьким словом моим посмеюся”, определяющее точно характер его литературной деятельности.

* * *

У московского гражданского губернатора Ива Васильевича Капниста, между прочими гостями, был Н. В. Гоголь, представлявший тут в лицах разных животных из басен Крылова. Все гости были в восхищении от этого действительно замечательного impromptu, которое окончилось внезапно вследствие случайного приезда к Капнисту Михаила Николаевича Муравьева, который не был знаком с Гоголем. Капнист, знакомя Гоголя с Муравьевым, сказал:

— Рекомендую вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя.

Эта рекомендация, видимо, не пришлась по вкусу гениальному писателю, и на слова Муравьева:

— Мне не случалось, кажется, сталкиваться с вами.

Гоголь резко ответил:

— Быть может, ваше превосходительство, это для меня большое счастье, потому что я человек больной и слабый, которому вредно всякое столкновение.

* * *

Известный художник Моллер писал в Риме портрет с Гоголя, на котором Николай Васильевич вышел с саркастической улыбкой. Показывая его знакомым, Гоголь всегда говаривал:

— У меня по дням бывают различные лица, да иногда и на одном дне несколько совершенно различных выражений, — что подтвердил и художник.

* * *

После апатических вечеров Н. М. Языкова, на которое присутствующие находились в состоянии полудремоты, Гоголь, после часа молчания или отрывистых замечаний, приглашал гостей домой:

– Не пора ли нам, господа, окончить нашу шумную беседу.

* * *

Николай Васильевич Гоголь обладал значительными актерскими способностями: подвижным лицом, комизмом в чтении и т.п. Простота и естественность Гоголя, при чтении им самим собственных произведений, доходили до того, что однажды, на вечере у Аксаковых, первые слова читанной “Тяжбы”:

“Что это у меня?… Точно отрыжка?…” — показались настолько правдивыми, что они испугались, думая, что не расстроил ли их обед желудок самого Гоголя!… И только при дальнейших словах поняли, что это было уже начало чтения нового произведения.

Однажды Гоголь пришел к Жуковскому — спросить мнения о своей пьесе. После сытного обеда — Жуковский любил хорошо покушать, причем любимыми блюдами поэта были галушки и кулебяка, — Гоголь стал читать. Жуковский, любивший вздремнуть после обеда, уснул.

— Я просил вашей критики… Ваш сон — лучшая критика, — сказал обиженный Гоголь и сжег рукопись.

Ломоносов

Михаил Васильевич Ломоносов родился в 1712 году в деревне Денисовне Холмогорского уезда Архангельской губернии, в семействе зажиточного рыбака. Нередко отеи брал с собою сына в отдаленные рыбные промыслы. Опасности, связанные с этим промыслом, суровая северная природа с ее дикими величественными красотами оставила глубокий след в впечатлительной душе мальчика, с детства закалив его характер. Замечательно способный Ломоносов быстро научился грамоте; первыми светскими книгами попавшими в его руки, были грамматика Смотрицкого и арифметика Магницкого. Эти книги он выучил наизусть впоследствии называл “первыми вратами своей учености”. Возраставшее неудовольствие отца на любовь сына к книгам заставило юношу покинуть родной дом и бежать в Москву. В декабре 1730 года, достав паспорт и 3 рубля и терпя на пути великую нужду, он кое-как добрался до столицы, где, назвавшись сыном священника, поступил в Заиконоспасское училище. Здесь, терпеливо перенося и голод, и насмешки товарищей над 20–летним болваном, пришедшим учиться с малолетками, он неуклонно шел вперед, и в 1736 году мы видим его вызванным уже в Петербург, как одного из лучших учеников, а оттуда отправленным за границу для усовершенствования в науках. Целых пять лет он пробыл за границей и так изучил науки, что, по выражению учителей, им по справедливости должна была гордиться любая просвещенная страна; долее он не мог оставаться, ибо долги и другие житейские невзгоды заставили его бежать в Россию. В 1741 году он прибыл в Петербург и был назначен адъюнктом химии. Но деятельность его не ограничилась этими узкими пределами. Будучи естественником, он в то же время занимался и поэзией, и историей, одним словом, он один, по словам Пушкина, вмещал в себе весь университет. Но препятствия, поставляемые ему товарищами-иностранцами, завидовавшими его славе, сломили его энергию, и он тихо угас 4-го апреля 1765 года. “Я посвятил себя тому, — были его последние слова, — чтобы до гроба моего с неприятелями наук российских бороться, как уже борюсь 20 лет”. Похоронен Ломоносов в Александро-Невской Лавре, где канцлером Воронцовым поставлен ему памятник.

* * *

По дороге в Дюссельдорф, на расстоянии двухдневного пути от Марбурга, зашел Ломоносов на большой дороге в местечко, где хотел переночевать в гостинице. Там нашел он королевско-прусского офицера, вербующего рекрут, который весело пировал с солдатами и с несколькими новобранцами. Наш путешественник показался им приятною находкою. Несчастная слабость Ломоносова к спиртным напиткам сослужила и здесь свою скверную службу. Они принялись угощать его ужином, все время подливая вина в его стакан и расхваливая королевско-прусскую службу. Ломоносов напился до такой степени, что на другой день не мог припомнить, как он провел ночь. Пробуждение было неприятное. На шее у него был уже надет красный галстук, а в кармане звенели прусские монеты. И вот через несколько дней Ломоносов очутился в качестве королевско-прусского рейтара в крепости Везель. Само собою разумеется, что наш молодой ученый с первого дня стал обдумывать свой побег. За ним постоянно следили. Он притворился в высшей степени довольным своим новым положением, и надзор за ним немного ослабел. Он спал в караульне, заднее окно которой выходило прямо на крепостной вал. Ломоносов каждый вечер ранее других ложился спать, так что высыпался вдостоль к тому времени, когда его товарищи едва начинали засыпать, и обдумывал свой побег. Однажды он проснулся около полуночи. Все спали глубоким сном. Кошкой выполз он из своего окна, на четвереньках влез на вал, спустился с него, бесшумно переплыл через ров, опять взобрался на вал, так же переплыл через второй ров, потом вскарабкался на контр-эскарп, перелез через частокол и полисадник и с гласиса выбрался в открытое поле. Дремавшие часовые прозевали его. Во что бы ни стало нужно было до рассвета достигнуть вестфальской границы, а она отстояла на целую немецкую милю. Мокрая шинель и платье мешали идти. Забрезжил рассвет, и вдруг раздался с крепости пушечный выстрел, обычный сигнал, возвещавший о побеге солдата. С новой энергией бросился бежать измученный Ломоносов. Он оглянулся. Позади его по дороге мчался во весь карьер догонявший беглеца кавалерист. Но смельчак перешагнул уже границу и очутился в вестфальской деревне. Однако страх мешал ему остаться в ней, — он спрятался в ближайшем лесу, снял мокрое платье, развесил его, чтобы просохло, а сам, совсем обессиленный, свалился на землю и проспал до сумерек.

* * *

Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал ему сердито:

— Мы отставим тебя от академии.

— Нет, — возразил великий человек, — разве академию отставите от меня.

Д. И. Фонвизин

Денис Иванович Фонвизин родился в 1744 г. в Москве. Учиться начал он с четырех лет чтением церковно-славянских книг, но затем его определили в гимназию при Московском университете. Из гимназии Д. И. перешел в университет, где и окончил курс в 1762 г. Пробыв недолгое время в гвардии, он поступил на службу в иностранную коллегию, затем служил в придворном ведомстве, в министерстве иностранных дел. Литературным своим занятиям Д. И. предавался не из корыстных целей, а из любви, из чести. Лучшее из его произведений — это комедия ” Недоросль” , представленная в первый раз 24 сентября 1782 г. Успех пьесы был столь велик, что публика выражала одобрение автору метанием кошельков на сцену, а князь Потемкин, забыв даже свою ссору с Фонвизиным, сказал ему: “Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего не пиши! Имя твое бессмертно будет по этой одной пьесе”. Эта комедия, а также и “Бригадир” — главные его произведения. Из других его сочинений выдаются: сатирические статьи, письма из-за границы и “Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях”. Умер Фонвизин 1-го декабря 1792 г. и похоронен в С.–Пб., в Алексадро-Невской Лавре, на Лазаревском кладбище.

* * *

Граф Никита Иванович Панин представил Фонвизина брату своему, Петру Ивановичу Панину, который пригласил Д. И. на другой день обедать и прочитать комедию “Бригадир”. “И я у тебя обедаю, — сказал граф своему брату, — я не хочу пропустить случая слушать его чтение. Редкий талант! У него, братец, в комедии есть одна Акулина Тимофеевна: когда он ее роль читает, тогда я саму ее и вижу, и слышу”.

* * *

Фонвизин имел дар принимать на себя лицо и дар говорить голосом весьма многих людей. Так он мастерски изображал Сумарокова и говорил не только его голосом, но и умом, так что он бы сам не мог сказать другого, как то, что говорил Фонвизин его голосом.

* * *

Тогдашний инспектор университета покровительствовал одному немцу, который был учителем географии. Учеников у него было только трое.

На экзамене один из учеников был спрошен:

— Куда течет Волга?

— В Черное море, — отвечал он.

Спросили о том же другого.

— В Белое море, — ответил он.

Наконец, задают этот же вопрос Фонвизину:

— Не знаю, — сказал он, с таким видом простодушия, что экзаменаторы единогласно присудили ему медаль.

* * *

Денис Иванович Фонвизин, в бытность свою учеником, в младшем классе Московского университета, спрашивает накануне экзамена профессора, пришедшего в кафтане, на котором было пять пуговиц, а на камзоле четыре: что это значит?

— Пуговицы мои вам кажутся смешны, — ответил профессор, — но они суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значат пять склонений, а на камзоле — четыре спряжения; итак — извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о каком-нибудь имени, какого склонения, тогда примечайте, за которую пуговицу я возьмусь; если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. Со спряжениями поступайте, смотря на мои камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете.

Николай Михайлович Карамзин

Н. М. Карамзин, родившийся 1 декабря 1766 г. в одной из поволжских деревень Симбирской губернии, был сын отставного офицера — местного помещика. Матери своей он лишился очень рано и первоначальное воспитание получил под руководством мачехи и соседки, принимавшей большое участие в малютке. Четырнадцати лет был помещен в лучший московский пансион Шадена, окончив который, он, по дворянскому обычаю того времени, поступил в военную службу, но скоро бросил ее и уехал в Симбирск. Здесь н. М. пришлось столкнуться с друзьями и сотрудниками известного в то время писателя Новикова, которые уговорили его уехать в Москву, где он и работал вместе со своим Другом Петровым для редакции “Детское чтение”. Работа эта помогла Карамзину пополнить образование и приобрести навык в писании. В 1789 году Н. М., распростившись с друзьями, отправился за границу, где пробыл полтора года. Возвратившись на родину, он посвятил все свои знания и силы литературе. Он издавал сначала “Московский журнал” затем через два года “Вестник Европы”, — тот и другое пользовались успехом; однако, он в 1803 г. оставил их и всецело посвятил себя занятиям историей. Получив при помощи тогдашнего товарища министра народного просвещения звание историографа с ежегодной пенсией в 2000 руб, и правом пользоваться источниками, где бы они ни находились, Карамзин много лет провел в предпринятой им тяжелой работе и только в 1818 году были изданы первые 8 томов его знаменитой “Истории Государства Российского”. Литературная и научная деятельность доставила ему большую славу и расположение царствующего дома. Последние годы своей жизни он мирно провел среди своей семьи и 22 мая 1826 года скончался. Похоронен Карамзин в Александро-Невской Лавре. Заслуги Карамзина велики: он один из первых писал легким литературным языком, над его ” Бедною Лизой” плакали целые поколения читателей; его “Письма русского путешественника” серьезным образом знакомили с нравами западной жизни; его “История Государства Российского” не потеряла значения и до сих пор.

* * *

Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к кому-то с визитом и сказал слуге:

— Если меня не примут, то запиши меня.

Когда слуга возвратился и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин спросил его:

— А записал ли ты меня?

— Записал.

— Что же ты записал?

— Карамзин, граф истории.

* * *

Успех Карамзина на литературном поприще приобрел ему много завистников и врагов, злоба которых выражалась в довольно-таки тупых эпиграммах. Кто-то, например, сочинил, после появления статьи “Мои безделки”, следующую эпиграмму:

Собрав свои творенья мелки
Француз из русских написал
“Мои безделки”
А ум, прочтя, сказал:
Немного лжива,
Лишь надпись справедлива.

Так как эта эпиграмма приписывалась Шатрову, то Дмитриев, друг Карамзина, ответил:

Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова —
Нас Боже упаси от разума такого.

Граф Милорадович

Граф Михаил Андреевич Милорадович, предки которого переселились в Россию из Герцеговины при Петре Великом, родился 1 октября 1771 г. 9 лет от роду он был записан сержантом в л.-гв. Измайловский полк и вскоре потом был отправлен за границу для образования. Вернувшись в Россию, в 1787 г., он был произведен в прапорщики и уже в 1798 г., благодаря своим отличиям, пожалован чином генерал-майора. Милорадович принимал участие во многих походах и всюду являл собою пример необыкновенной неустрашимости, заслужив благоволение монарха Александра I, отличавшего его чинами и орденами. В конце своей жизни он был назначен С.-Петербургским генерал-губернатором, в каковой должности и пробыл до 14 декабря 1825 г., когда пуля убийцы нанесла ему смертельную рану. На войне же он никогда не был ранен. О неустрашимости его в боях ходило в армии и в народе множество рассказов.

* * *

При Сен-Готарде, в 1799 году, войска находились в недоумении и остановились на краю крутого спуска. Милорадович закричал солдатам: “Посмотрите, как возьмут в плен вашего генерала!” — и с этими словами покатился на спине с утеса. Войско все последовало примеру любимого начальника.

* * *

После Обилештского сражения, увидя сильно изрубленного солдата Белорусского гусарского полка, Милорадович спросил его: “Сколько у тебя ран?” — “Семнадцать!” — был ему ответ. Тут же, на месте, Милорадович отсчитал гусару 17 червонцев, на каждую рану по одному.

Маршал Ней, расположив свои войска, послал к генералу Милорадовичу парламентера, предлагая ему сдаться, но русский военачальник отвечал: “Я проложу себе дорогу”.

* * *

Русским воинам, при трехсуточном сражении при Красном показалось, что уже 8 ноября, т.е. день именин графа. Едва сей Суворовский питомец славы явился пред рядами, во всех полках раздалось: “Ура! Поздравляем с днем ангела нашего отца!”. В минуту торжественных восклицаний, предвестников победы, показалась в лесу первая колонна полчищ французских, предводимых маршалом Неем. “Солдаты , — сказал граф, обратясь к Павловскому гренадерскому полку, — благодарю вас за поздравление и дарю вам эту колонну”. Едва успел он произнести это, как русские ударили в штыки, и колонна французская исчезла. Молва о таковом подарке скоро разнеслась между Русским воинством. Апшеронский полк, коим начальствовал граф Милорадович, находился тогда в войске адмирала Чичарова. “Ребята! — говорили апшеронцы солдатам других полков. — Для нас бы наш отец не пожалел и двух Французских колонн. Своя рубашка ближе к телу”. Вот, доверие и любовь к своему начальнику.

* * *

Никто из генералов не дразнил так французов, как удалой авангардный начальник. Милорадовичу только там и весело, где свистят пули; его всякий раз встречали и провожали с пальбою, а он все-таки остался целехонек. Ну правда, Милорадович говорил, что его и смерть боится. Мюрат был храбр, а все за русским баярдом не угонется. Мюрату в 1812 году в каком-то деле вздумалось под выстрелами русских часовых кушать кофе. Гр. Милорадович выехал так же за нашу цепь; на ту пору пули посыпались на него со всех сторон, но не помешали ему заметить удальство неаполитанского короля. ” Бог мой! — вскричал он. — Что это? Уж не хочет ли Мюрат удивить русских?… Стол!… и прибор!… Я здесь обедаю”.

* * *

В Италии Милорадович переправился через реку в виду французов. Неприятель целил в Милорадовича, окруженного своими адъютантами. Милорадович вынул из кармана анненскую ленту и, надев ее на себя, сказал:

— Посмотрим, умеют ли они стрелять!

* * *

Граф Милорадович возвращался несколько раз домой, спрашивая обед.

— Ничего нет для обеда! — отвечал ему человек.

— Ну так дай кофе!

— Нет также и кофе!

— Так принеси же мне трубку!

Тогда Милорадович принимался курить трубку и ложился на диван. Это почти неслыханно, чтобы генерал-губернатор курил за неимением денег для обеда.

* * *

Суворов всегда отличал Милорадовича. В знак особенного благоволения, Суворов подарил ему портрет в самом малом виде. Милорадович вставил его в перстень и на четырех сторонах его написал: “Быстрота, штыки, победа, ура!” — всю тактику великого наставника своего. Суворов, увидя перстень этот, сказал: “Должно бы еще прибавить пятое слово: “натиск”, между штыки и победа, тогда Актина моя совершенно бы содержалась в этих пяти словах”.

* * *

Служа в Измайловском полку прапорщиком, Милорадович услышал, что одного из его товарищей называли лучшим танцором. Милорадович сказался больным, заперся в своей комнате, нанял первого балетмейстера того времени и Не выезжал со двора, пока не превзошел в танцах своего соперника.

* * *

За Бородинское сражение Милорадович вместо ордена Св. Георгия 2 класса, обещанного ему Кутузовым, получил алмазные знаки ордена Александра Невского.

Однажды, рассказывая о Бородинской битве, он сказал:

— Как град сыпались на нас ядра, картечь, пули и бриллианты.

* * *

Государь Александр Павлович, увидя Милорадовича после Аустерлицкого сражения, сказал в присутствии всей гвардии:

— Вот генерал, который достал себе чин штыком.

* * *

14 декабря, когда государь был в Преображенском батальоне, гр. Милорадович подошел к государю и сказал ему: “Дело идет дурно, Ваше Величество, мятежники окружают памятник Петра, но я пойду туда уговорить их”.

— Вы, граф, долго командовали гвардией, — отвечал он, — солдаты вас знают, любят и уважают; уговорите же их, вразумите, что их нарочно вводят в обман, вам они скорее поверят, чем другим.

Милорадович пошел. Провидение уже решило его судьбу, и новому императору предопределено было увидеть его только при отдании последнего долга. Милорадович въехал кругом, через Синий мост, по Мойке, на Поцелуев мост, и оттуда в конную гвардию, где встретился с генерал-адъютантом Орловым:

— Пойдемте вместе убеждать мятежников, — сказал он последнему.

— Я только что оттуда, — отвечал Орлов, — и советую вам, граф, туда не ходить. Этим людям необходимо совершить преступление, не доставляйте им к тому случая. Что же касается меня, то я не могу и не должен за вами следовать: мое место при полку, которым командую и который я должен привести по приказанию к императору.

— Что это за генерал-губернатор, который не сумеет пролить свою кровь, когда кровь должна быть пролита! — вскричал Милорадович; сел на лошадь, взятую им у адъютанта Орлова, и поехал на площадь.

* * *

Для изъявления участия в положении графа Милорадовича, государь посылал к нему своих генерал-адъютантов. Потом государь написал письмо доблестному воину, положившему за него живот свой. Посланный с письмом имел приказание передать графу, чтобы он принял эти собственноручные строки в виде личного посещения государя, которого удерживает приехать чрезвычайная важность обстоятельств. С глубоким чувством и даже усиливаясь приподняться, умиравший отвечал государеву адъютанту:

— Доложите Его Величеству, что я умираю и счастлив, что умираю за него.

Когда ему прочли письмо, он поторопился взять его из рук читавшего, прижал к сердцу и не выпускал до самой своей смерти.

* * *

Когда вырезали из раны Милорадовича пулю, то он, посмотря на оную, сказал: “Я уверен был, что в меня выстрелил не солдат, а какой-нибудь шалун, потому что эта пуля не ружейная”.

* * *

Суворов знакомился в Италии с генералами посредством представления генерала Розенберга. Он стоял навытяжку с закрытыми глазами, и кого не знал, открывши глаза говорил: “Помилуй Бог, не слыхал! Познакомимся!”. Когда дошла очередь до младших, Розенберг говорил: -генерал-майор Милорадович!” – “А, а! Это Миша! Михайло!” – “Я, Ваше Сиятельство!” – “Я знал вас вот таким… – сказал Суворов, показывая рукою на аршин от пола – и едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! Да какие были сладкие!… Как теперь помню и вас, Михайло Андреевич: вы хорошо тогда ездили на палочке! О! Да как вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михайло Андреевич! Ты будешь герой! Ура”. – “Все мое усилие употреблю для того, чтоб оправдать доверенность Вашего Сиятельства!” – сказал сквозь слезы Милорадович.

* * *

Греки просили Милорадовича об уплате должных им денег. “Заплачу, – сказал он, – когда возьму Константинополь”.

А. П. Ермолов

Алексей Петрович Ермолов родился в 1772 г., в небогатой дворянской семье и малолетним еще был записан в Преображенский полк. Получив прекрасное домашнее образование, он, тем не менее, всегда стремился к тому, чтобы восполнить его, и достиг этого с успехом. Свое боевое поприще А. П. начал под начальством Суворова. Уже будучи в чине полковника, А. П. Ермолов навлек на себя какие-то подозрения, был заключен в крепость и выслан на жительство в Костромскую губ., где на досуге принялся за изучение латинского языка. С воцарением императора Александра I Ермолов снова был принят на службу, принимал участие в походах и в 1817 году назначен был главноуправляющим в Грузию и командиром отдельно” го кавказского корпуса. С этих-то пор и начинается, собственно, его слава: он подавил беспокойства, возникшие в Имеретии, Гурии, Мингрелии, и присоединил к русским владениям Абхазию, ханства Карабагское и Ширванское. В марте 1827 года он принужден был просить увольнения от службы, покинул Кавказ и окончательно удалился от дел. умер А. Ермолов в 1861 году.

* * *

А. П. Ермолов не любил сенатора князя Г. Е Эристова и очень нехорошо отзывался о нем, подчас называя его сумасшедшим. Один из приближенных русских Ермолова, который был знаком с князем Эристовым, говорил ему:

— Ваше сиятельство, что за причина, что Ермолов вас не любит и никогда о вас хорошо нет отзывается?

Эристов отвечал:

— Причины сам не нахожу, почему он меня не любит, но я думаю, оттого что у А. П. Ермолова ум легкого, а язык дурного поведения.

* * *

Алексей Петрович говаривал, что “поэты суть гордость нации”. С глубоким сожалением выражался он о ранней смерти Лермонтова:

— Уж я бы не спустил этому Мартынову! Если б я был на Кавказе, я бы спровадил его. Там есть такие дела, что можно послать, да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а таких людей, каков Лермонтов, не скоро дождаться!

Все это седой генерал говорил по-своему, слегка притопывая ногою.

* * *

Ермолов, встретив князя А. С. Меньшикова во дворце, рассматривающего в зеркало свою бороду, обратился к нему с вопросом:

— Что это ты так пристально рассматриваешь?

— Да, вот, боюсь, не очень ли длинна моя борода, — отвечал Меньшиков, проведя рукою по подбородку, дня два не бритому.

— Господи, батюшка, нашел чего бояться!… Высунь язык, да и побрейся.

* * *

Граф Витт, желая ознаменовать пребывание государя’ Николая Павловича в Вознесенске, устроил иллюминацию л над своим домом поместил щит с буквами ” Н. А”.

А. П. Ермолов по этому случаю сказал следующую остроту:

— Как тонко генерал Витт намекает государю, что ему надо аренду.

* * *

В 1837 году, во время больших маневров в окрестностях города Вознесенска, одной стороной командовал государь император Николай Павлович, а другою — начальник всей поселенной кавалерии — граф Витт. Случилось так, что во время самого жаркого дела, без всякой достаточной причины, генерал Витт вдруг переменил образ действий и стал с отрядом отступать. Государь, не понимая такого неожиданного маневра, спросил у бывшего подле него А. П. Ермолова:

— Что бы значило это отступление, когда Витт находится в гораздо лучшем положении, чем я?

— Вероятно, Ваше Величество, граф Витт принимает это дело за настоящее, был ответ Ермолова.

* * *

А. П. Ермолов проезжал раз Могилев, где, по неисправности своего экипажа, должен был на несколько времени остановиться. Командир I армии, граф Сакен, желая оказать Алексею Петровичу уважение, приказал лицам своего штаба ему представиться. По приезде в Петербург Ермолов, рассказывая этот случай своим приближенным,

сказал:

— Во время представления мне лиц штаба графа Сакена я заметил, что все служащие были немцы, один только был русский… и то Безродный!

Действительный статский советник Безродный управлял интендантскою частью в I армии графа Сакена.

Митрополит Филарет

Московский митрополит Филарет (в мире Василий Дроздов) родился в 1782 г. в г. Коломне Московской губ. Отец его был дьяконом Коломенского кафедрального собора и учителем местной семинарии, а по закрытии ее в 1800 г. в Лаврской семинарии, в Сергиевом посаде, по окончании которой состоял там же преподавателем древних языков и поэзии. В 1808 г. он принял монашество и наречен Филаретом, а затем преемственно проходил все степени ерковной иерархии. Это был один из наиболее замечательных святителей русской церкви. Он известен своими учено-философскими трудами и особенно проповедями, которыми приобрел славу первого церковного витии. Он помазывал на царство в Бозе почившего императора Александра II.

* * *

Филарету донесли на одного священника, что он поминает самоубийц. Владыко призывает его к себе и спрашивает, правда ли это?

— Правда, владыко …

— Как же это ты так делаешь?

— По любви и состраданию. Бог не запрещает любить, а помиловать — это уж Его воля.

Посмотрел Филарет на священника, прочел в лице его выражение высокой христианской любви и сказал со вздохом:

— Молись, брат!

* * *

Летом 1856 года Москва готовилась к коронации. Гостей наехало со всех концов света. Гвардия прибывала частями. Несколько молодых офицеров с дамами 5-го июля в день св. Сергия, поехали осмотреть Троице-Сергиеву Лавру. Пожелав после литургии отслужить молебен, они обратились к очередному иеромонаху. Лаврская братия, по случаю праздника, разрешила вино и елей, но очередной иеромонах оказался слабее других и, обращаясь к офицерам, требовал то покупки свечей, то покупки смолы св. Сергия.

Ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, Соломка, не Мог стерпеть подобного выпрашивания и обратился с жалобой к митрополиту Филарету. Тот выслушал его и сурово ответил:

— Какой же ты христианин, когда не можешь прости твоему ближнему … ступай!

* * *

Однажды, на придворном обеде, московского митра лита Филарета спросил какой-то английский епископ:

— Читая раз библию, я усомнился и теперь еще не могу себя разуверить в том, будто кит мог проглотить пророка Иону. Ведь эта массивная рыба питается, как известно, только мелкою рыбою.

На это Филарет ответил:

— Если бы в библии сказано было, что Иона проглотил кита, то я и этому бы раболепно поверил.

* * *

Архимандрит Симонова монастыря Мельхиседек пригласил митрополита отслужить обедню. По окончаний обедни митрополиту Филарету предложена была трапеза, на что он согласился. За обедом один протоиерей сказал митрополиту:

— Ваше преосвященство! Как вы похудели, какие у вас худые руки! Вы это постом и молитвою так себя угнетаете.

Филарет сказал:

— Этого скота (указав на тело) надо угнетать.

— Но сказано, — заметил кто-то из присутствующих, – “блажен, иже и скоты милует, паче же свою плоть”.

Это понравилось митрополиту.

* * *

Про Филарета ходит множество рассказов, обнаруживающих в нем высокую житейскую мудрость и глубокое знание человека.

Приходит к Филарету священник, совершенно расстроенным.

— Владыко, я хочу сложить с себя сан.

— Что тебя побуждает?

— Я недостоин сана, владыко, я пал …

— Зачем же впадаешь в отчаяние? Пал, пал, так и вставай!

И действительно, он встал и не только встал, но сделался известным и достойным пастырем.

* * *

Митрополит московский Филарет отличался несокрушимой логикой и, как известно, был очень находчив.

А. О. Львов, ратуя о единообразии церковного напева и получив одобрение государя, составил пение для литургии. Как к первенствующему и влиятельному лицу духовному, он привез четверых певчих придворной капеллы к Филарету и заставил их пропеть литургию при нем. Митрополит прослушал, подумал и сказал:

— Прекрасно. Теперь прикажите пропеть одному.

— Как? — сказал озадаченный Львов, — одному нельзя.

— А как же вы хотите, — спокойно отвечал Филарет, — чтобы в наших сельских церквах пели вашу литургию, где по большей части один дьячок, да и тот нот не знает.

* * *

Московский митрополит Филарет раздавал ежедневно бедным денежное пособие, но требовал, чтобы ему лично подавали об этом прошение на бумаге. Одна старушка шла к нему за пособием без письменного прошения; на дороге кто-то ей сказал, что без него не уважится просьба. Не зная грамоты, она обратилась к попавшему ей навстречу студенту и просила помочь ее горю, написать ей просьбу. Студент согласился, вошел в лавочку и, купив лист бумаги, написал на нем и отдал старухе, которая с восхищением поблагодарила доброго человека и отправилась к митрополиту. Он принял, но, прочитав просьбу, рассмеявшись спросил:

— Кто тебе это писал?

— Какой-то ученый, встретившийся на улице.

— И по всему видно, что ученый, — ответил митрополит, — слушай, что тут написано:

Сею, — вею, вею, — сею,
Пишу просьбу к архиерею,
Архиерей, мой архиерей,
Давай денег поскорей.

Старуха ужаснулась, но митрополит успокоил ее и дал пособие, но с тем, чтобы впредь не давала незнакомым сочинять просьбы.

 

 

М. И. Глинка

Михаил Иванович Глинка, знаменитый русский композитор, родился 20 мая 1804 г. в селе Новоспасском Смоленской губ. На одиннадцатом году им овладело непреодолимое влечение к музыке. В 1822 году он окончил курс в пансионе при главном педагогическом институте в Петербурге. Сочинять или, как он сам выражался, “писать ощупью”, Глинка начал, когда ему было 18 лет. В 1836 году У князя Юсупова, а затем у графа Виельгорского, был исполнен первый акт его оперы “Жизнь за царя”, а затем, по окончании ее, она была представлена на императорской сцене 27 ноября 1836 г. с громадным успехом. Вскоре после нее Глинка принялся за оперу “Руслан и Людмила”, которая Дана была в первый раз 27 ноября 1842 г. Но эта опера до шестидесятых годов не пользовалась большим успехом. Кроме этих бессмертных произведений, им написана музыка ко многим романсам, духовным песнопениям, концертные пьесы и “Камаринская”. Последнее время своей жизни он пробыл в Берлине, где занимался с Деном, но эти заняти’ были последними: в ночь со 2 на 3 февраля 1857 г. его не стало. Похоронен М. И. в Петербурге, в Александре-Невской Лавре. В 1885 г. в Смоленске ему поставлен памятник.

* * *

Известно, что М. И. Глинка некоторые свои сочинения писал за границей, а именно в Швейцарии. Поселившись где-то в пределах Женевского кантона, столь излюбленного англичанами и русскими, он часто подвергался докучливым посещениям земляков. Его имя тогда уже пользовалось известностью. Не всегда расположенный к пустой болтовне с праздными соотечественниками, он позволял себе иногда никого не принимать, отзываясь или болезнью, или отсутствием времени, особенно в те дни и даже недели, когда он вполне отдавался своим занятиям.

Больше других надоедал ему визитами какой-то молодой человек из земляков. В один из таких приемных дней юноша зашел к композитору.

— Дома барин? — спросил он у слуги.

— Они уехали.

— Скоро возвратится?

— Неизвестно.

Молодой человек ловко повернулся на каблуках и, напевая песенку, вышел.

М. И. узнал посетителя и слышал его разговор.

— Беги, вороти скорей, — закричал он слуге, поспешно выбежав в переднюю.

Удивленный слуга повиновался.

— Барин приказал вас просить, — смущенно обратился он к молодому человеку.

Юноша, конечно, воротился.

— Тысячу раз извиняюсь, — проговорил с улыбкой М. И., встречая гостя. — Отдавая приказание слуге, я совершенно забыл исключить вас из числа лиц, не посвященных в мои работы, и даже ждал вас.

Было незадолго до обычного обеденного часа.

— Вы доставили бы мне большое удовольствие, если бы не отказались отобедать вместе, чем Бог послал, — прибавил М. И.

Молодой человек не ожидал такой любезности и счел За особенную честь воспользоваться предложением музыкальной знаменитости. Он, конечно, не мог догадаться, что умысел тут был другой.

За обедом М. И. был очень весел, шутил, смеялся, не желая показаться скучным молодому собеседнику.

— Скажите, не припомните ли вы ту песенку, которую напевали, уходя от меня? — неожиданно спросил он юношу.

— Я, кажется, ничего не напевал.

— Напевали, я сам слышал, но торопливо и сбивчиво, так что я не мог уловить мотив.

Молодой человек, желая угодить гостеприимному хозяину, перебрал весь запас своего репертуара из опер и шансонеток; наконец, напал на “Камаринского”.

— Она, она! Эта самая, — вскричал обрадованный композитор и тут же внес весь мотив в партитуру.

Вот какому случаю мы обязаны появлением на свете, в композиции М. И. Глинки, старинной плясовой народной песни, известной теперь каждому.

* * *

Глинка увлекался иногда, как ребенок. Однажды, быв у Кукольника, жившего тогда на даче в Кушелевке, услыхал там как-то пастуха, игравшего на свирели, и прослезился. Кукольник тоже был иногда не прочь прослезиться и стал хныкать.

— Да что вы, в самом деле, не закусивши порядком, не заложившись винной влагой, а уже нюните!

Глинка обнял и поцеловал пастуха, дал ему какую-то монету, отер слезы и сказал:

— Действительно глупо, но уж у меня натуришка такая пошлая — все тянет в грусть.

М. Ю. Лермонтов

Михаил Юрьевич Лермонтов родился в 1814 году, в Москве. Предки его вышли из Шотландии, где и теперь еще существует фамилия Лермонт; в 17 веке один из них приехал в Россию и поступил на службу при Михаиле Федоровиче. Будущему поэту нашему шел третий год, когда умерла, на 22 году своей жизни мать его, Мария Михайловна, урожденная Арсеньева. У поэта сохранилось воспоминание о том, как она играла ему на фортепиано и пела, посадивши его на колени, а он слушал, прижавшись к ней головкой. По смерти матери воспитание М. Ю. перешло в руки бабушки, Елизаветы Алексеевны Арсеньевой; когда он подрос, к нему были приглашены учителя и гувернеры-иностранцы. В детстве, таким образом, ознакомившись с иностранными языками и особенно с английским, Лермонтов увлекся Байроном и сам начал писать стихи. Влияние Байрона проходит через всю его поэтическую деятельность. В 1828 году Михаила Юрьевича отдали в университетский благородный пансион в Москве, где он пробыл до 1830 г., а затем поступил в Московский университет. Пробыв здесь около двух лет, он осенью 1832 года поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и квалерийских юнкеров. До этого времени уже им написано много стихотворений, в том числе первые очерки поэмы “Демон”, четыре драмы, большая (неоконченная) повесть. С 1832 г. по 1837 г. из–под пера юноши-поэта являются поэмы: “Измаил-бей”, “Хаджи-Абрек”, “Боярин Орша” и драма “Маскарад”. В 1834 г. Лермонтов, окончив курс в школе, поступил на службу корнетом в лейб-гвардии гусарский полк, но вскоре за стихотворение на смерть Пушкина, оканчивающееся исполненным негодования обращением к лицам, которые ненавидели Пушкина и были отчасти виновниками его трагической кончины, был сослан на Кавказ. С этого стихотворения, с 1837 г., начинается последний период деятельности Лермонтова. К этому времени относятся “Бородино”, “Песня про купца Калашникова”, “Демон” в окончательном виде, “Мцыри”, роман “Герой нашего времени” и ряд лирических стихотворений. Возвращенный, по ходатайству бабушки, в Петербург, он вскоре за дуэль с сыном французского посланника де Барантом в 1840 году был вторично выслан на Кавказ, где в 1841 году у него произошла опять дуэль с товарищем по квалерийской школе — Мартыновым, окончившаяся смертью нашего поэта. В Пятигорске Лермонтову поставлен памятник.

* * *

Михаил Юрьевич обыкновенно заезжал к А. А. Краевскому по утрам (в первые годы “Отечественных записок” в 40-41 годах), он привозил ему свои новые стихотворения.

Входя с .шумом в его кабинет, заставленный столами, полками и полочками, на которых были аккуратно расставлены и разложены книги, журналы и газеты, Лермонтов подходил к столу, за которым сидел редактор, разбрасывал корректуры и бумаги на полу и производил страшную кутерьму на столе и в комнате. Однажды он даже опрокинул Краевского со стула.

* * *

Раз утром Лермонтов привез Краевскому свое стихотворение:

“Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно”.

Прочел и спросил:

— Ну, что, годится?

— Еще бы! Дивная вещь! Превосходно! Но тут есть в одном стихе маленький грамматический промах, неправильность…

— Что такое? — спросил с беспокойством Лермонтов.

“Из пламя и света
Рожденное слово”…

— Это неправильно, не так, — возразил Краевский, — по-настоящему, по грамматике, надо сказать “из пламени и света…”

— Да если этот пламень не укладывается в стих?.. Это вздор, ничего, — ведь поэты позволяют себе разные поэтические вольности, а у Пушкина их много… Однако… дайте я попробую переделать этот стих.

Он взял листок со стихами, подошел к высокому столу с выемкой, обмакнул перо и задумался… Так прошло минут пять, наконец Лермонтов бросил с досадой перо и сказал:

— Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как есть. Сойдет с рук…

* * *

Однажды Лермонтов был у Краевского в сильном волнении. Он был взбешен за напечатание, без его спроса, “Казначейши” в “Современнике”, издававшемся Плетневым. Он держал тоненькую розовую книжечку “Современника” в руках и покушался было разодрать ее, но Краевский не допустил его до этого.

— Это черт знает, что такое! Позволительно ли делать такие веши? — говорил Лермонтов, размахивая книжечкою… — Это ни на что не похоже!

Он подсел к столу, взял толстый, красный карандаш и на обертке “Современника”, где была напечатана его “Казначейша” , набросал какую-то карикатуру.

* * *

Однажды, во время стоянки, Лермонтов предложил находящимся в отряде Льву Пушкину, Глебову, Палену, Сергею Долгорукову, Баумгартену и некоторым другим пойти поужинать за черту лагеря. Это было небезопасно и собственно даже запрещено. Неприятель окружал лагерь и выслеживал неосторожно от него удалявшихся. Взяли с собой денщиков, расположились в ложбинке за холмом. Лермонтов, руководивший всем, уверял, что, наперед избрал место, выставил часовых и указывал на одного казака, фигура которого виднелась сквозь вечерний туман. Огонь был разведен с предосторожностями, причем особенно желали сделать его незаметным со стороны лагеря. Небольшая группа смельчаков пила и ела, разговаривая о возможности нападения со стороны горцев. Лев Пушкин и Лермонтов сыпали остротами и комическими рассказами, причем не обходилось без резких насмешек на разных известных всем присутствующим личностей. Особенно в ударе и веселье был Лермонтов, так что от слов его покатывались со смеху, забывая всякую предосторожность. Однако, все обошлось благополучно. Под утро, возвращаясь в лагерь, Лермонтов признался, что видневшийся часовой был не что иное, как поставленное им чучело. Таким образом, оказалось, что все пировали без всякого прикрытия, и, следовательно, подвергались великой опасности, которую сознавал только Лермонтов.

И. С. Тургенев

Иван Сергеевич Тургенев родился 28 октября 1818 года в г. Орле. Когда ему исполнилось 12 лет, его отвезли во Москву и поместили в один из частных пансионов. На 16 году Тургенев поступил в Московский университет, а затем по смерти отца перешел в Петербургский, где и окончил курс в 1837 году по филологическому факультету со званием действительного студента, но на другой же год выдержал экзамен на получение степени кандидата. Здесь большое влияние на пробуждение его литературных занятий оказал Плетнев. 19 лет Иван Сергеевич Тургенев отправился для довершения своего образования в Берлинский университет. В Берлине он написал “Записки охотника”, высокохудожественное произведение, глубоко проникнутое горячими симпатиями к русскому крестьянину, желанием поднять и возвысить в нем проявления его человеческого достоинства, пришибленного вековым гнетом. В 1841 г.

вернулся в Петербург и начал печатать свои мелкие стихотворения, среди которых встречаются поэмы. После небольшого драматического очерка ” Неосторожность” начинается ряд повестей. В 1847 г., в первой книге возобновленного “Современника”, появляется “Хорь и Калиныч”, открывая собою ряд “Записок охотника”. Император-освободитель, тогда еще наследник престола, сам говорил Тургеневу, что, прочтя ” Записки охотника”, положил даровать России желанную свободу. В своих многочисленных повестях и романах Тургенев изобразил главным образом три типа: крепостного, лишнего человека и женщину. Лишние — это образованные, полные сил, но не умеющие себе найти никакого разумного труда люди; хорошая русская женщина, лишенная образования, бесполезно изнывает в пошлости и домашних дрязгах. Вот за эти три заслуги и приобрел Тургенев нашу признательность, так как на его сочинениях с 1847 г. воспитывалось немало поколений. В конце 1855 г. И. С. уехал за границу, где и прожил до конца своей жизни, изредка приезжая в Россию. 22 августа 1883 г. он умер от мучительной болезни, рака позвоночника. Тело его было перевезено из Буживаля в Париж, где совершено отпевание, а 27 сентября прибыло в Петербург и погребено за счет города на Волковском кладбище. В качестве поэта–художника Тургенев представляет собою первую величину среди беллетристов 40 годов и является достойным преемником Пушкина, учеником которого он считал себя. В краткой биографии трудно дать оценку такого крупного писателя, каким был И. С., скажем только, что он первый из русских писателей получил широкую известность во всем просвещенном мире.

 

 

Тургенев был ребенком бедовым, и вот что рассказывает он сам из своего детства. Шести-семилетним мальчуганом представили его почтенному старцу, известному баснописцу И. И. Дмитриеву, и заставили прочитать пред “им одну из его басен. Но представьте себе весь ужас его матери, когда ребенок так прямо и брякнул: “Твои басни хороши, а Ивана Андреевича Крылова гораздо лучше”.

* * *

Мать Тургенева была равнодушна к успехам русской словесности и, когда произведения сына ее в 1850 году уже с восторгом читала вся Россия, она сама, живя в Москве, совершенно не читала ни одной статьи сына.

Возвратившись в 1840 г. из-за границы, Тургенев съездил к своей матери; но не радостное это было свидание. Оба чувствовали, что по образу мыслей они стоят теперь еще дальше друг от друга, чем прежде, а вскоре вышла и открытая ссора.

Произошла она таким образом. Летом Тургенев всегда жил в Спасском, где, видя угнетение крепостных людей не только матерью, но еще более ее любимцами из дворни, всячески брал несчастных под свою защиту. Это-то обстоятельство особенно раздражало мать и подало повод к окончательному впоследствии разрыву. Ожидая, по обыкновению, к себе на лето сына, Варвара Петровна распорядилась, чтобы от ближайшей станции были расставлены верховые, которые должны были дать со станции знать о выезде молодого барина. Затем она приказала, чтобы все дворовые люди и сенные девушки, которых было более тридцати, к приезду Ивана Сергеевича выстроились: мужчины у подъезда, а женщины на балконе второго этажа над подъездом. Когда прискакавший верховой объявил, что барин едет, а затем подъехал и сам молодой барин, вдруг раздалось во все горло: “Ура, Иван Тургенев!” Возмущенный до глубины души этой нелепой встречей, Иван Сергеевич, не вставая с коляски, взглянул на балкон, где во главе женщин поместилась его мать, и, приказав повернуть назад, выехал обратно на станцию, а оттуда в Москву. Поссорившись с матерью, он лишился и средств к жизни, так как имение было все в ее руках. Воспитанный в роскоши, тут-то в первый раз испытал он и крайнюю бедность.

* * *

И. С. Тургенев был приглашен на бал в один дом. К началу обеда, когда все присутствующие сели за стол, Тургенев, не находя места, сел один в углу за маленьким столиком и ел поданный ему горячий суп. В это время какой-то генерал, бегая по комнате с тарелкой супа в руке и не находя себе нигде места, сердито подошел к Тургеневу и не зная, кто он такой, хотел его сконфузить за то, что тот не уступил ему своего места. ” Послушайте, милостивый государь, — обратился он к Тургеневу, — какая разница между скотом и человеком?” — “Разница та, — громко ответил Тургенев, — что человек ест сидя, а скот стоя”. Присутствующие расхохотались, а генерал, сконфуженный, поспешил удалиться.

* * *

Тургенев, как всем известно, страдал жестокой подагрой. Раз как-то посетил его профессор Фридландер и стал утешать его тем, что подагру считают здоровою болезнью.

— Вы напоминаете мне слова Пушкина,– ответил ему страдалец, — он был однажды в очень скверном положении и один из приятелей утешал его тем, что несчастье очень хорошая школа. “Но счастье еще гораздо лучший университет”, — возразил ему на это Пушкин.

* * *

Ивану Сергеевичу оставалось дописать несколько глав романа, но знакомые и друзья решительно не давали ему работать в Баден-Бадене. Тогда он решился уехать и остановился в маленьком городке Л., куда иностранцы осенью никогда не заглядывали. Любопытные жители этого городка были чрезвычайно заинтересованы таинственной личностью незнакомца, который запирался в своей комнате и но целым часам писал. В книге посетителей гостиницы он записал: “Иван, из России”, что еще более придало таинственности ему в глазах обитателей города Л. Через несколько дней терпение их, наконец, лопнуло. Раз, когда Иван Сергеевич сошел к обеду, один из соседей обратился к нему с вопросом:

— Не правда ли, сегодня дурная погода?

Тургенев утвердительно кивнул головой и начал есть суп.

— Нравится ли вам наш город?

Снова утвердительный кивок головы.

— Позвольте вас спросить, вы по делу приехали сюда?

Тургенев покачал головой отрицательно.

— Значит для удовольствия?

— Еще того менее.

Наступила длинная пауза, после которой собеседник

спросил опять:

— Долго вы рассчитываете еще здесь пробыть?

Тургенев вынул часы и взглянул на них.

— Еще три дня, 9 часов и 17 минут.

— Неужели же вы так точно знаете?

— Конечно.

— Но, позвольте узнать, почему это?

Иван Сергеевич провел рукой по длинным седым волосам и задумался.

— Приходилось ли вам слышать что-нибудь о русских нигилистах? — спросил он.

— Конечно.

— Ну так честь имею рекомендоваться — я нигилист. На родине я был замешан в дело о заговоре, меня арестовали, судили и приговорили к строгому наказанию…

— Какому же?

— Мне предоставили выбор: или пожизненная каторжная работа, или ссылка на 8 дней в город Л.

Все слушали, затаив дыхание и не спуская глаз с говорившего.

— Ну, и я был настолько глуп, что выбрал последнее! – угрюмо закончил Иван Сергеевич и принялся за телячью котлету.

Больше ему не было предложено ни одного вопроса.

* * *

Чтобы чем-нибудь жить, Тургеневу пришлось поступить в 1843 году на службу в канцелярию министра внутренних дел, графа Перовского.

Служба, однако, денег давала мало, и приходилось входить в долги, особенно когда через два года он, не находя в себе решительно никаких чиновничьих способностей, вышел в отставку. Тут-то и достигла нужда крайней степени, тем более, что Тургенев, никогда не умевший обращаться с деньгами, которые, все-таки получались за первые его литературные труды, готов был всегда поделиться последним с нуждающимся товарищем. Пришлось, наконец, так круто, что поэт зачастую оставался буквально без куска хлеба. Тогда-то Тургенев решился на такую штуку. Под предлогом беседы, стал он ходить в один немецкий трактир в Офицерской улице, куда приятели собирались дешево обедать, и, толкуя с ними, рассказывая и выслушивая анекдоты, рассеянно брал со стола хлеб и уничтожал его беспечно по ломтику. Это была вся его пища за целый день. Однако старый, покрытый морщинами и сгорбленный лакей заметил, наконец, эту проделку. Он подошел однажды к Тургеневу, когда тот уже выходил из трактира, и тихонько сказал ему: “Хозяин бранит меня, что я поедаю хлеб на столах, а вы, барин, виноваты больше моего”. “Я не имел ничего при себе, чтобы вознаградить его за поклеп, — рассказывал сам Тургенев, — и когда настолько разбогател, что мог сделать для этого человека что-нибудь, старика уже не было в трактире”.

П. А. Каратыгин

Петр Андреевич Каратыгин, знаменитый актер-комик и сочинитель водевилей, брат знаменитого трагика Василия Андреевича Каратыгина, был одним из последних представителей славного прошлого русской сцены 20 годов, когда ее украшали такие таланты, как В. А. Каратыгин, Брянский, Сосницкий и др. П. А начал свою артистическую карьеру в 1823 году; с 1832–38 г. он заведывал драматическим классом С-Пб театральной школы.С 1838 по 1878 г. им переделано и сочинено 68 пьес различного содержания. Немало его острот сделалось всеобщим достоянием петербургской, современной ему, публики. С 1850 года, когда русская сцена приняла другое направление, померкла и артистическая слава П. А. Каратыгина. С 1872 г. по 1879 г. он поместил в “Русской Старине” свои “Воспоминания о той поре, в которой жил и действовал”, представляющие довольно важный материал для истории русского театра. Умер он в 1879 году, на 74 году своей жизни.

* * *

А. М. Максимов заболел, и одну из его ролей пришлось сыграть П. А. Каратыгину. На другой день он приехал

навестить больного. Алексей Михайлович, шутя, замечает ему:

— Вот, Петруша, и ты хлеб отбиваешь, и ты играешь за меня.

— Играю, не заменя, — ответил П. А.

* * *

Покойный актер В. А. Рассказов имел слабость к вину. Его почему-то звали за кулисами “Сигом”. Раз Петр Андреевич Каратыгин нарисовал на декорации голову Рассказова и приделал к ней туловище сига с поднятыми перьями, так что вышло нечто в роде пилы.

— Что это пила-рыба? — спросили его.

— Не знаю, пила ли эта рыба, но что она сопьется, это верно, — ответил Каратыгин.

* * *

Хоронили актера М., П. А. Каратыгин шел за гробом рядом с суфлером. К нему обращается старушка-нищая.

— Подай, Христа-ради.

П. А. сказал ей, указывая на суфлера:

— Вот у него проси: он всем нам подает щедро [“Подавать” на театральном языке означает подсказывать.].

П. А. Каратыгин был некоторое время членом театрально-литературного комитета и усердно просматривал поступающие туда во множестве пьесы. Результат этого чтения он выразил следующим четверостишием:

Из ящика всю выбрав требуху,
Я 25 пьес прочел в стихах и прозе;
Но мне не удалось, как в басне петуху,
Найти жемчужину в навозе.

* * *

Умер артист В. А. Каратыгин. В церковь набралась такая масса народа, что даже близким очень трудно было подойти проститься с усопшим.

Постоянно остривший брат покойного, П. А. Каратыгин, и тут не мог удержаться и сказал, пробираясь сквозь толпу:

— Позвольте, господа, добраться до братца.

* * *

Каратыгин присутствовал на похоронах известного картежника, казацкого офицера Су-та.

— Ну, — спросил кто-то П. А., — как вам понравились похороны?

— Великолепны. Сначала ехали казаки с пиками, потом музыканты с бубнами, там духовенство с крестами, потом сам Су-т с червями, за ним шли дамы, тузы, валеты и в конце концов двойки, тройки, четверки…

* * *

П. А. Каратыгин вернулся из оперы, где давали в первый раз Вагнеровского “Лоэнгрина”.

— Ну, что, П. А., какое впечатление вынесли вы из этой оперы?

— Да что, добрый друг, в первый раз — не поймешь, во второй — не пойдешь.

* * *

На похоронах Н. А. Полевого, в церкви Николы Морского, Ф. В. Булгарин хотел было ухватиться за ручку гроба; присутствовавший при этом П. А. Каратыгин, оттолкнув его, сказал:

— Уж ты его довольно поносил при жизни.

Раз на сцене император Николай Павлович разговаривал с П. А. Каратыгиным. Великий князь Михаил Павлович вставил свое острое слово (великий князь также отличался остроумием). Государь сказал:

— Заметил, Каратыгин? Брат у тебя хлеб отнимает.

— Ничего, Ваше Величество, только бы соль при мне осталась, — ответил Каратыгин.

* * *

Однажды известный писатель, граф В. А. Соллогуб, явился к П. А. Каратыгину и предложил вместе работать пьесу “Сотрудник”. П. А. с обычной веселостью, взяв в руки песочницу, сказал Соллогубу:

— Я готов: вы пишите, а я начну засыпать.

По поводу драмы “В стороне от большого света” Каратыгин сказал:

— Первое действие драмы происходит в селе, второе — в городе, все же остальные написаны ни к селу, ни к городу.

* * *

Однажды артистов привезли в один из загородных придворных театров и по неимению места поместили в роскошной дворцовой прачечной.

Государь узнал об этом и, придя на сцену, спросил:

— Правда ли, что вы, господа, были помещены в прачечной?

Артисты сказали: “Правда, Ваше Величество”.

— Пожалуйста не протестуйте — это ошибка, — сказал государь.

— Помилуйте, Ваше Величество, видимо, нас полоскать хотели, — ответил Каратыгин.