Альбом Северных Муз.
Альманах на 1828 год
Сомов Орест Михайлович
Мысли, замечания, выписки и пр.
Пословицы составляют нравственное и житейское уложение народов. Ими, в мнении народном, осуждаются пороки, осмеиваются странности, хвалятся добродетели и установляются законы приличия.
Все народы образованные и весьма многие из полудиких (даже из диких), имеют свои пословицы. Доказательство, что гражданския общества всегда руководствуются и правилами общими, издавна установленными.
* * *
“Слог есть зеркало души сочинителевой, сказал один Писатель. Мне кажется, что в это зеркало мы смотримся только тогда, когда бываем в полном наряде, по отнюдь не в беспорядке спальной нашей одежды.
Заметим, что даже люди вовсе не щеголяющие опрятностию, все сколько нибудь заботятся о своей наружности, когда выходят на улицу. Число тех, которые смело накликают на себя насмешки толпы, очень не велико.
* * *
“Скорость нужна, а поспешность вредна,” говорил Суворов. Поспешишь — людей насмешиш, говорит Руская пословица. Поспешность предполагает некоторую запрометчивость, необдуманность соображений, и следовательно неуверенность в исполнении.
Суворов никогда не спешил в этом смысле; у него был сей раз свой mezzo termine между обыкновенною скоростью и поспешностью: быстрота. Сею быстротою (сперва соображений, а потом исполнения) обладал он в высшей степени, и от того всегда был победителем.
* * *
Есть писатели, которые поселили в читающей публике выгодное для себя предубеждение, и много есть добрых людей, которые, на веру чужих слов, восхищаются тем, чего они не понимают.
Не раз мне случалось видеть, как некоторые из числа таких добрых людей предполагали таинственный смысл в стихах, в коих не было его вовсе, или смеялись от души остроте эпиграммы, которая не была заострена не только умом, но даже и хорошими рифмами.
Это всегда напоминало мне известного каламбуриста, Маркиза Бьевра, который едва открывал рот, чтоб сказать просто: “здравствуй!” как уже все начинали смеятъся.
* * *
Некто написал, что к голосу сопрано должно привыкнуть, чтоб чувствовать в полной мере его достоинство, ибо органы слуха не так легко освоиваются с высокими нотами, как с тенором контр-альтом и басом.
Это несправедливо, во первых потому, что во всех искуствах к истинно-прекрасному не нужно привыкать; оно нравится и увлекает с первого раза, во вторых, слух наш еще скорее сродняется с нотами высокими, которые и в самой природе нравятся нам более, нежели низкия. Так например, мы с удовольствием прислушиваемся к однообразному чиликанью синички, тогда как однообразное карканье вороны, вой совы и рев зверей нам надоедают.
* * *
“Si cadendum est mihi, coelo cecidisse velim (если мне упасть, то хотел бы упасть с неба,)” сказал один Поэт, и многие дивятся смелости этой мысли. В ней, кажется однакож, более робости и ненадежности: зачем же упасть? — Кто однажды смело решился нестися вверх, тот не оглядывается на последствия, не думает о падении. Наш Суворов, составляя планы побед, никогда не имел в виду отступления.
* * *
Есть минуты, в которые вдохновение посещает людей вовсе без дарований. Рубан написал целые книги стихов, давно уже забытых, и был поэтом в одной надписи. Ждите же и надейтесь, нижние чины Руского Парнасса!
* * *
Один молодой словесник сказал, что просвещенная Европа ушла от нас вперед роковыми двенадцатью днями. Очень жаль, что молодой наш словесник не родился ранее двенадцатью роковыми днями, если этого времени достаточно для возмужалости.
* * *
“Ничто не ново под луною!” подумал я недавно, слушая новый Французский водевиль, в котором почти что речь, то игра слов. Если бы гг. Парижские водевиллисты-каламбуристы знали или вспомнили, что Английские писатели слишком за двести лет до них ввели в драматическия свои сочинения игру слов, известную ныне под названием каламбуров; то как бы поумалилась в них гордость изобретателей!
Потребуют ли доказательств? пусть развернут на удачу творения Шекспира: там, почти в каждой трагедии, и решительно в каждой комедии, есть целые явления, составленные из игры слов. Так, между прочим, в трагедии: Ромео и Юлия, Ромео и Меркуцио, не смотря на важность цели, для которой они сошлись, в продолжение почти целого явления {4-го, во II действии.} говорят каламбуры друг другу.
Впрочем, честь изобретения каламбуров принадлежит и не Англичанам: Итальянцы прежде их отличались сею игрою слов. В Риме, Пасквино и Морфорио уже несколько столетий пересылаются каламбурами.
Один из их старинных каламбуров очень остроумен и забавен; он был сделан на некоторого Папу, преданного Французам. Пасквино в одно утро явился с попугаем, и все прохожие останавливались и говорили: Ecco un papagallo! {Papagallo, по Итальянски значит: попугай, Papa Gallo — Папа-Француз.}
В Итальянских стихах лучшего века их поэзии, часто находим игру слов. Петрарка в своих сонетах делал каламбуры из имен Лауры, предмета своей страсти, и Колонны, своего благодетеля: зеленый лавр и высокая колонна упали! говорит он, оплакивая смерть их.
Сам важный Макиавель написал каламбурические стихи на подвиг Пьетра Каннони, противоставшего с толпою Флорентинского народа Карлу VIII и войскам Французским{*}. — Повторю: “ни что не ново под луною!”
{* Lo strepito delle armee dei cavalli
Non puote far che non fosse sentita
La vuoe d’un Gapon fra tanti Chilli.
Machiavele, Decennali.}
* * *
Кто любит людей, тот любит и нравственные их наслаждения. Из любви к человечеству, пожелаем, чтоб веки будущие не столь были скупы на поэтов-гениев, как веки минувшие.
“Чувствительна душа и в чуже веселится.”
* * *
“Посредственность, подчищенная и приглаженная, без пятен и без красот, обрекается на равнодушие и забвение.” (Lady Morgan, Italy) Сколько есть у нас стихотворцев, которые, вовсе не знаясь с вдохновением и не заботясь ни о мыслях, ни о чувствованиях, все достоинство поэзии полагают в гладкости и плавности стихов. Слышите ли, гг, этот строгий приговор Англичанки?
* * *
“Чем отдаривает земля небу за благотворные лучи солнца и капли дождя? — Пылью своею”, сказал однажды Суворов, говоря о неблагодарности. Пусть это и правда; но небо разгоняет пыль движением воздуха, или новым дождем прибивает ее опят к земле: все же черна от пыли земли, а не небо.